Королева на него не смотрела. Она лакомилась ежевикой (я изумилась: ежевика — в начале февраля?!), ласково кивала в ответ на поклоны гостей, изредка удостаивая кого-то из них коротким приветствием, и вообще вела себя здесь как хозяйка.
Я так засмотрелась на этих двоих, что забыла, зачем вообще сюда явилась. Но тут кто-то за столом поднял кубок — и вдруг ярко блеснуло серебро, приковав мое внимание. У этого человека была серебряная рука. Рядом с ним, опустив глаза, сидела дама в свободно струящихся одеждах, легких, как сумерки. Ее тихая печаль представляла странный контраст с буйным весельем собравшихся гостей. Неужели… это отец? Мама?!
Он казался таким юным, что я не могла в это поверить. Да, каштановые волосы, как у меня, и знакомый росчерк бровей, совсем как на портрете, который передал мне Тревор. Но если бы я встретила его на улице, то приняла бы за родного брата…
Скрипка стихла, и в пустое пространство между столами вдруг ворвалась толпа спригганов, колотящих в маленькие барабаны. Низенькие, ростом не выше ребенка, одетые лишь в легкие штаны и жилетки, они старались от всей души. Яростный ритм их игры бился в горле, заставляя невольно притопывать. Из-за столов послышались хлопки и ритмичные выкрики.
— Нынче последний Имболк в этом замке! — неожиданно возвысил голос Робин Уэсли, перекрыв даже звук барабанов. Пока все веселились, он о чем-то спорил с Мейвел. Я заметила, что кузены ни разу даже не обернулись друг к другу. Они были в ссоре? Или Эдвард Уэсли вообще забыл свою прежнюю жизнь? Вспомнит ли он обо мне?
Королева сделала знак рукой — и барабаны умолкли. Она вздохнула, отодвигая блюдо с ежевикой:
— Значит, больше не пить нам здесь молоко и мед, не сжигать в камине йольское полено, не дарить орехи на Остару и не зажигать костры в Бельтайн… Как печально, ведь Уайтбор давно стал мне почти домом… Уэсли были с нами в родстве еще с тех пор, когда воздвигли лабиринт Кавертхола.
— Но не я, — жестко подчеркнул лорд Робин. — Во мне нет серебряной крови. И я честно служил тебе, как условились, дважды по девять лет и еще один день. Но отныне земли Уайтбора будут свободны от власти фэйри.
Затаив дыхание, я наблюдала эту странную игру между ними. Робин Уэсли говорил с таким усилием, будто каждое слово причиняло боль ему самому — и вместе с тем он был рад, что хотя бы в этом споре мог восторжествовать над королевой.
Мейвел грустно вздохнула, подчиняясь его упорству:
— Пусть будет так, — сказала она. — Отныне проход закрыт, и больше ни один смертный не проникнет на равнины-без-возврата через врата Уайтбора: ни пешим, ни конным, ни через дверь, ни через окно. Проход закрыт.
На лице Уэсли блеснула улыбка, как обнаженная кость.
— Выходит, мы в последний раз пируем в этом замке, — раздумчиво продолжала королева. — В Грейвилии все реже вспоминают серебряную кровь. Но уверен ли ты, что в роду Уэсли нет других наследников, кроме тебя?
— Уверен, — не моргнув глазом, ответил Уэсли.
Только тут до меня дошло, что речь шла обо мне, и меня охватило возмущение. Ну, дядюшка! Ведь врет и не краснеет!
Скорее всего, он хотел защитить меня от Мейвел. Или отчаянно пытался спастись сам — от ее волшебного очарования, этой сладкой и болезненной игры, ее мерцающей неуловимой улыбки, навевающей горячечные сны…
До всего этого мне было мало дела. Меня душила обида: издали подглядывая за чужим праздником, я вдруг ощутила себя потерянной как никогда. Словно все одиночество, накопленное за двадцать лет, разом легло мне на плечи. Родители, похоже, обо мне позабыли, дядя от меня отказался… Черт, зачем я вообще приехала в Думанон?! Внутри клокотал такой гнев, что он, казалось, пытался прожечь путь наружу. Поморщившись от боли, я потерла кожу между ключиц и, ойкнув, отдернула руку. Меня обожгла серебряная стрекоза.
Вряд ли в праздничном шуме могли услышать мой вскрик, но печальная женщина в сумеречных одеждах вдруг вскинула голову, а Мейвел обернулась к дверям, и в ее глазах зажглось темное предвкушение. Алые губы изогнулись в улыбке, такие яркие, будто они были вымазаны кровью, а не соком ежевики. Она медленно проговорила, обращаясь к Уэсли:
— Сдается мне, мой лорд, что ты забыл пригласить на пир еще кое-кого?
Теперь все они смотрели на меня. Дядя бросил короткий злобный взгляд и отвернулся, зато остальные приближенные королевы Мейвел бурно возликовали:
— Незваный гость — лучший гость! Она пришла незваной! Налейте ей вина! Пусть отведает нашего угощения!
Рыцарь с лосиными рогами приветственно грохнул кубком о стол. Давешние спригганы, недавно вдохновенно колотившие в барабаны, утянули со стола блюдо с фруктами и всей толпой потащили его ко мне. Я попятилась. «В доме фэйри не бери ни еды, ни питья, если не хочешь остаться у них насовсем», — вспомнились слова Амброзиуса.
Коротышкам-спригганам пришлось образовать живую пирамиду, чтобы поднять блюдо наверх. В дюйме от моего носа зависло нечто похожее на засахаренную сливу.
— Давай же, ешь! — послышался придушенный всписк откуда-то снизу. — В такую ночь невежливо отказываться от угощения!
Я попятилась, и вся «пирамида» протестующе загалдела: «Что за невежа! Она нарушает закон!»
Вдруг чей-то плащ взметнулся перед моими глазами, серебряная рука с зажатым в ней мечом описала сверкающую дугу, разметав вопящих спригганов в разные стороны.
— А ну, пошли прочь! — прогремело над ухом. Вероятно, таким голосом Эдвард Уэсли командовал своей бригадой в сражении.
Я бросила взгляд на Моранн — та, прижав руки к груди, что-то быстро шептала. Цепочка, на которой висела моя подвеска, вдруг лопнула, полоснув мне шею короткой болью, серебряная стрекоза сорвалась в воздух и обернулась миниатюрной девушкой в короткой тунике и легком хитиновом доспехе. Она быстро схватила меня за руку (к счастью, за здоровую):
— Бежим!
Мы с отцом успели обменяться только взглядом. «Беги!» — долетел от стола голос Моранн, не спускавшей с нас глаз. Мейвел, полыхая глазами, была целиком поглощена ссорой с Уэсли:
— Ты обманул меня! — вонзился мне в спину ее разъяренный вопль.
«Стрекоза» так дернула меня за руку, так что я чуть не ткнулась носом в камни, на ощупь казавшиеся мягким мхом. Мох пружинил под нашими ногами, когда мы неслись по тесным каменным коридорам. На стенах вспыхивали и гасли зеленые всполохи, а в ушах постепенно затихало веселье волшебного народца, которому я слегка подпортила праздник.
— Но она же знала! — возмущенно воскликнула я. — Она знала, что у Эдварда Уэсли есть дочь! Мы уже встречались… на Авалоне… на холме… Она знала!
Девушка-стрекоза, похоже, не владела речью. Однако в ее брошенном вскользь озабоченном взгляде я без труда прочитала: «Ловушка. Для Робина Уэсли. И для тебя, если поймают».
Мысль о дяде заставила меня остановиться. Чтобы перевести дух, я схватилась за стену:
