Мой несчастный правый локоть, ушибленный той роковой ночью, оказался таким удобным предлогом, чтобы пореже встречаться с назойливой мисс Рамирес, что даже не хотелось его лечить! Но от добровольных помощников некуда было деваться. Каждый день Элспет приносила мне новые компрессы, бережно ощупывала руку и сочувственно цокала языком. Локоть слегка опух и побаливал, хотя, занятая невеселыми мыслями, в течение дня я почти забывала о нем.
Больше всего меня беспокоило, что от Кеннета не было ни слуху, ни духу. Я не могла поверить, что он преспокойно сидит себе в Триверсе, зная, с каким нетерпением я жду его в Уайтборе! Может, он, подобно Джереми Хартфорду, заделался меломаном и проводит веселые часы в салоне у Гимлеттов? Насколько я помню, игру Клариссы Эмберли он оценивал очень высоко. Мисс Рамирес по сравнению с ней была как пылающий факел рядом с сосулькой. Мог ли Кеннета привлечь подобный контраст? Что если наша любовь была лишь прекрасной фантазией… Это была слишком страшная мысль, и я гнала ее прочь.
Поток времени, текущий через замок, словно замедлился. Волшебство, окутавшее его в ночь Имболка, не совсем исчезло, в дальних комнатах и неосвещенных коридорах еще можно было различить его отголоски. Раскрывая окно, я вдыхала странный чужой воздух, доносившийся с холмов. По ночам к нам слетались невидимые духи, чтобы спрясть лунный свет и соткать из него серебристые плащи-невидимки. Иногда по утрам, когда Элспет (или кто-то из ее двойников) протирали зеркала от ночной темноты, я замечала в углах случайно оброненные клочки легкой ткани, похожей на серый туман. У меня постоянно пропадали ножницы и иголки, зато однажды я нашла на подушке шелковую розу, сделанную так искусно, что она казалась живой.
Время текло размеренно и бесцельно: не успеешь оглянуться, как очередной день ускользает из твоих рук.
Спустя несколько дней Гимлетты устраивали музыкальный вечер, на который мы с дядей тоже были приглашены. Как и следовало ожидать, Робин Уэсли наотрез отказался участвовать в подобном веселье. «Чем тащиться куда-то в такую скверную погоду, лучше вовсе обойтись без музыки, — ворчал он. — Не пойму, откуда это всеобщее помешательство? Я знал много достойных людей, которые годами обходились без фортепианных концертов, причем без всякого ущерба для тела и души». Напоследок он посоветовал мне взять с собой Кэролайн Полгрин: «Осмелюсь предположить, она будет для вас более приятной компанией».
Я еще ни разу не бывала у Гимлеттов. Обстановка гостиной говорила о хорошем достатке и о самых традиционных вкусах хозяев. Здесь была изящная, очень дорогая люстра и блестящие медные украшения на камине. Возле окна стояла жардиньерка, увитая цветами. Обивка стульев показалась мне неудобной, слишком скользкой, зато выглядела красиво. Это была не просто комната, а витрина, демонстрирующая образцовый дом и умеренную роскошь. И, разумеется, в глубине ее стоял рояль, за которым сидела улыбающаяся мисс Рамирес.
Каждый гость считал своим долгом сказать ей несколько комплиментов. Даже если бы она играла мимо нот, ее все равно удостоили бы аплодисментов: ведь Эстрелья была несчастной сиротой, лишившейся родителей по милости «этого чудовища, короля Ральфа»! Но, должна признать, играла и пела она прекрасно. В ее игре было не просто мастерство, нет, ее оживлял скрытый огонь, страстность, свойственная ее горячей южной натуре. Она сквозила в каждом взмахе ее руки, в каждом аккорде.
Мистер Гимлетт, довольный, теребил цепочку от золотых часов, глядя на племянницу как на ценное приобретение. Возникший за его спиной дворецкий что-то тихо шепнул ему на ухо. Гимлетт обернулся к дверям — и заулыбался, как могла бы улыбнуться акула, если бы умела.
В гостиной появился Кеннет. Следуя за ним взглядом, я подумала, что Кэролайн может быть спокойна: вряд ли мистер Гимлетт позволит Джереми Хартману увиваться возле его драгоценной племянницы. Он метил выше. Лорд Фонтерой, с его связями в парламенте, представлял для Гимлетта гораздо больший интерес. Поприветствовав его как близкого друга, хозяин пожелал, чтобы Кеннет взглянул на специально выписанный из города дорогой рояль и, разумеется, на прекрасную исполнительницу.
Да, я могла бы порадоваться за Кэролайн, если бы меня не мучили собственные переживания.
Фонтерой, однако, ухитрился провернуть ловкий светский маневр, и удачно избегнув рояля, устремился прямо ко мне. Мое сердце бешено забилось, как рыба, попавшая в сеть. Я изо всех сил старалась скрыть охватившую меня радость, помня, что в гостиной кроме нас было полно людей, а в двух шагах сидела миссис Рэттрей — настоящая femme effrayante нашего общества. Даже самые отъявленные кокетки при ней вели себя тихо, как мышки.
Подойдя ближе, Кеннет церемонно поклонился:
— Мисс Уэсли. Как ваше самочувствие?
— Рука все еще немного меня беспокоит, но простуда совершенно прошла, благодарю вас.
В глазах моего собеседника появился беспокойный блеск:
— Я несколько раз писал мистеру Уэсли, но он, вероятно, позабыл передать вам мои пожелания скорейшего выздоровления. Рад, что мне представилась возможность выразить их лично.
«Действительно, менее надежного корреспондента, чем дядя Робин, еще поискать!» — мысленно вскипела я, стараясь не подавать виду. Если смотреть со стороны, наша беседа журчала беспечно, как горный ручеек.
— Наконец-то установилась хорошая погода, — бархатным голосом говорил Фонтерой. — Жаль, что нездоровье не позволило вам принять участие в поездке к Стоячему Камню, которую устроила недавно миссис Гимлетт. Нет ничего приятнее, чем в солнечный денек прокатиться по окрестностям.
Это был обычный набор банальностей, принятых в любой светской беседе, однако Кеннет почему-то не сводил с меня напряженного взгляда, будто пытаясь проникнуть в мои мысли или донести мне свои. Я насторожилась. Мистер Тревор всегда учил нас видеть разницу между смыслом и содержанием чужих слов. Он действительно хочет поговорить о погоде? После двух месяцев разлуки?! Или пытается мне о чем-то намекнуть?
— Знаете, — нерешительно начала я. — Мне теперь больше по душе пешие прогулки. Особенно приятно пройтись в сторону Кардинхэмского леса. Там витает такой свежий дух, что буквально ощущаешь предвкушение весны…
Беспокойный блеск в глазах Кеннета превратился в одобрительный:
— Да у вас поэтический дар, мисс Уэсли’ Вы так ярко описали этот лес, что я непременно должен его увидеть.
— Утром он особенно хорош, — со значением сказала я. — Часов в десять, после завтрака.
Мы улыбнулись друг другу, как заговорщики. В это время мистер Гимлетт все-таки добрался до Фонтероя и увлек его выразить восхищение королеве сегодняшнего вечера, то есть мисс Рамирес. Тучная фигура миссис Рэттрей невдалеке заколыхалась на стуле:
— О чем это вы говорили, милочка? Пешие прогулки — в такую сырость? Помилуйте!
— О, они прекрасно разгоняют дурное настроение, — сказала я, едва сдерживая расплывающуюся улыбку. — Советую попробовать.
Впрочем, моя улыбка быстро угасла, стоило мне заметить, как тепло Кеннет приветствовал мисс Рамирес, как горячо восхищался ее игрой, убеждая ее не бросать занятий и не зарывать свой талант в землю. А она просто вся расцвела, едва его увидев… Потом вниманием Кеннета завладели другие гости, и за весь вечер нам больше не удалось перемолвиться словечком.
