И дальше те же жалобы повторяются из года в год, до самого момента перехода Парижа в руки Карла VII. «Не было у бедных людей ни вина, ни еды, ничего, кроме орехов да хлеба и воды; гороха и конских бобов они не ели, потому что слишком дорого было их покупать и ещё дороже варить, – пишет, например, „Парижский Буржуа“ в 1431 г. – Поэтому умирали бедные люди от голода и нужды и горько проклинали его (герцога Бургундского. – С. О.), кто втайне, а кто и открыто». Начиная с сентября 1429 г. арманьякские заговоры возникали в Париже один за другим.
С сентября 1429 г. в английских войсковых реестрах все время повторяется рубрика «на подмогу Парижу». Но «Парижский Буржуа» констатирует (в апреле 1430 г.): «Повсюду везло арманьякам»… И он продолжает, избегая только называть слишком ему ненавистную Девушку, чьё имя, однако, навсегда останется связанным с именем города Орлеана: «С тех пор как граф Солсбери был убит под Орлеаном, стоило англичанам где-нибудь укрепиться, как им приходилось уходить с великим ущербом и с великим срамом…Народ дивился тому, что арманьяки одолевали всюду, где бы ни появлялись». И позднее опять: «Стоило англичанам пойти на арманьяков, как они проигрывали каждый раз».
Парижские англо-бургиньоны тем более злобствовали теперь против виновницы всех их несчастий. Они ещё страшно её боялись, но всё-таки меньше, чем в то время, когда она шла от триумфа к триумфу и приближалась к столице. Парижские университетские клирики были как будто немы, пока думали, что она не сегодня – завтра войдёт в Париж; после 8 сентября их уста отверзлись. До нас дошёл трактат, написанный одним из них в опровержение меморандума Жерсона. Это уже подготовка инквизиционного процесса против Жанны д’Арк, еретички и едва ли не ведьмы: одеваясь мужчиной, она ниспровергает каноны; ей заживо поклоняются, как святой; «как говорят, дети подносили ей свечи, а она капала на их головы по три капли горячего воска и прорекала, что силой этого действия они будут добрыми» (из обвинительного акта 1431 г. видно, что это своеобразное не то гадание, не то благословение приписывалось ей как содеянное в Сен-Дени); она нарушила святость праздников, атаковав Париж в день Рождества Пресвятой Богородицы. Вывод ясен: нужно избавить Святую Церковь от этой заразы; «нужно срезать гниющее мясо, нужно гнать из овчарни паршивых овец».
В последних числах сентября в Университете, кроме того, переписывался какой-то «трактат о добрых и злых духах», без сомнения, составленный на тот же предмет.
Более того – 20 ноября Джустиниани писал из Брюгге: «На этих днях я рассужал о Девушке с некоторыми монахами, и до меня дошло, что Парижский университет – вернее, враги короля – послал в Рим обвинить её перед папой. Они утверждают, что эта девушка – еретичка, и не только она, но еретики и все те, кто в неё верит; по их словам, она идёт против веры, желая, чтоб ей верили, и умея предсказывать будущее».
Сам Джустиниани расценивал всё это как низкопробную интригу и почёл за благо послать в Венецию меморандум Жерсона. В том же письме (первом после приступа на Париж) он ярко свидетельствует о продолжающейся вере в её миссию:
«Во всяком случае, все следуют слову Девушки, которая, безусловно, жива… За последние дни о её делах опять рассказывают столько нового, что если это правда, то она способна удивить весь мир… и по делам, совершённым под её покровом, ясно видно, что она послана Богом».
И тут же, в этом нейтральном зеркале общественного мнения, совершенно ясное и точное указание, какое дальнейшее развитие событий казалось естественным, почти неизбежным.
«Как говорят все и повсюду, король Франции собирает очень многочисленное войско, чтобы быть готовым к весне; утверждают, что он выставит 100000 человек; это, может быть, верно, хотя цифра кажется мне очень уж большой».
По здравом рассуждении казалось естественным, почти неизбежным, что буржское правительство мобилизует все средства для того, чтобы Девушка могла довести своё дело до конца. Но через пять месяцев, в апреле 1430 г., в момент, когда англо-бургиньоны возобновляли со своей стороны военные действия, Филипп Бургундский сообщал в меморандуме английскому правительству, что, по данным бургундского шпионажа, у арманьяков ничего не сделано для подготовки новой кампании, «ибо оные противники не могут быстро собрать свои силы так, чтоб об этом при желании нельзя было узнать своевременно».
Перелистывая сейчас литературу, я нахожу в её маленькой биографии, написанной Кальметтом, строки, в которых чувствуется рука настоящего историка и лучше, чем где бы то ни было, подведён итог всему вышесказанному.
«Неудача под Парижем прошла незамеченной в массе одержанных ею ослепительных успехов. Ещё было не поздно взяться за ум. Ещё было не поздно возобновлённым мощным усилием смести сопротивление, пока ещё нерешительное и хрупкое… Беда была именно не только в том, что победоносный порыв был задержан под Парижем, но ещё и в том, что Карл VII, вернувшись из Жьена в Бурж, навязал полное бездействие. И на этот раз бездействие, слишком затянувшись, окажется роковым, непоправимым».
В течение зимы и осени 1429–1430 гг. бургиньонская дипломатия продолжает всеми доступными средствами удерживать Карла VII в этом бездействии и по-прежнему с полным успехом водит за нос его, Режинальда Шартрского и Ла Тремуя надеждами на скорое заключение мира. Уже 18 сентября, через несколько дней после отступления Карла VII из Сен-Дени и за несколько дней до появления Шаньи в королевской ставке в Жьене, Компьеньское перемирие было распространено на Париж. В последних числах сентября проездом в Париж Филипп Бургундский принял в Санлисе Режинальда и своего зятя Клермона, назначенного наместником Карла VII на территориях, расположенных на север от Сены. Речь пошла о созыве общего мирного конгресса, и переговоры были продолжены уже с участием представителей Англии в Сен-Дени 10 октября и в Мондидье 20-го. Созыв мирного конгресса был намечен на 1 апреля в Аррасе, и 4 ноября Карл VII принял это предложение.
В это же самое время Филипп Бургундский, как рассказывает с полной откровенностью Монстреле, вёл с Бедфордом в Париже «очень важные совещания о военных делах». «И решили оба вышеназванных герцога, что будущей весной, приблизительно на Пасху, они выступят со всеми своими силами, чтобы отвоевать города, настроенные против них в Иль-де-Франсе и на реке Уазе». 13 октября английское правительство назначило Филиппа наместником во всей Франции, кроме Нормандии, – оно больше не могло отказывать ему ни в чём; один из главных советников Филиппа Юг де Ланнуа имел при этих условиях все основания писать, что для герцога «представляется необходимым исправно поддерживать союз с англичанами». Приблизительно в октябре Юг де Ланнуа разработал и немного позднее повёз в Англию два меморандума, излагавшие грандиозный план военных действий для полного разгрома арманьяков; он при этом рекомендовал вестминстерскому кабинету показывать видимость желания мира, но, учитывая заранее, «что плод оного мира из этого не произрастёт», и готовить тем временем «величайшую военную силу».
Чтобы обеспечить разгром арманьяков «на будущую весну», бургундская дипломатия старалась не только удержать в бездействии буржское правительство – а значит, и Девушку, – но и создать для будущих операций наиболее выгодные исходные позиции, т. е. в первую очередь открыть опять путь из бургундской Фландрии в Париж. Она домогалась исполнения дополнительного обещания, которое Карл VII и его советники умудрились дать при заключении перемирия 28 августа, а именно передачи бургундцам «в залог» основных стратегических пунктов, расположенных на север от Парижа. Один из этих пунктов, Пон-Сент-Максенс, был действительно передан в неизвестный момент. Но Филиппу Бургундскому было в особенности важно получить в свои руки главный переход через Уазу город Компьень, тоже ему обещанный. И правительство Карла VII сделало всё возможное, дабы действительно передать Компьень Филиппу Бургундскому.
