Раз ничего не выходило с Нормандией, она могла думать только о том, чтобы идти в Иль-де-Франс и готовить там, на месте, новую волну, которая смела бы остатки англо-бургиньонского владычества по истечении перемирия, т. е. после Рождества (или, может быть, она по-прежнему «не знала, будет ли соблюдать перемирия, заключённые подобным образом», – если только выйдет из-под опеки Двора?). С точки зрения короля и его Совета беспорядок, который она была способнаустроить, мог оказаться хуже компьеньского. 25 ноября, за месяц до срока, Режинальд Шартрский и Клермон от имени Карла VII продлили перемирие до 15 марта. А ещё раньше, не допуская появления Девушки в местах, где её личность могла вновь пробудить стихию, буржское правительство решило использовать её в качестве одного из военачальников для полицейской операции против гнезда разбойников.
«Я хотела идти во Францию (в Иль-де-Франс. – С. О.); но ратные люди сказали мне, что лучше было сначала пойти против Ла Шарите».
«Берийский герольд» говорит, со своей стороны, что Ла Тремуй, расстроив нормандский план герцога д’Алансона, «отправил её в самые зимние холода со своим братом господином д’Альбре, с маршалом Буссаком и с весьма малым количеством ратных людей осадить Ла Шарите».
Ла Шарите, крепость на верхней Луаре, была занята бургиньонским отрядом под начальством бывшего каменщика Перрине Грессара, бандита, с которым сами бургундские власти едва справлялись или не справлялись вовсе. Этот выдвинутый бургундский форпост на правом фланге национальной Франции представлял очевидное неудобство для соседних королевских областей и мог даже представлять некоторую угрозу; в грандиозном плане военных операций, разработанном Югом де Ланнуа, Ла Шарите должна была служить базой для наступления на буржское королевство с востока, одновременно с концентрированными усилиями с севера, с северо-запада и с юго-запада (из английской Гюйени). Но не следует ничего преувеличивать: фактически Ла Шарите осталась в руках бургиньонов и решительно никакого влияния на общий ход войны это обстоятельство не возымело; наступательный план англо-бургиньонов провалился в 1430 г. в Иль-де-Франсе – там, где только и мог быть решён исход войны и куда Девушка стремилась всеми силами своей души.
Перрине Грессар воевал семейно: свою племянницу он выдал замуж за другого бандита, испанца, который засел в городке Сен-Пьер-Ле-Мутье, на юго-запад от Ла Шарите, немного дальше вглубь арманьякской территории. Арманьякское командование и решило первый удар направить на Сен-Пьер-Ле-Мутье. Городок был осаждён в конце октября.
Испанец оказывал серьёзное сопротивление. Д’Олон рассказывает, что сам он был ранен, передвигался только на костылях и поэтому остался позади в день, когда Девушка повела королевские войска на приступ. Вдруг он «увидал, что она осталась почти одна», – королевские ратные люди отхлынули назад. «Опасаясь, как бы не вышло неладно, я сел на коня, тотчас поскакал к ней и спросил её, что она тут делает одна и почему не отступает, как все. Сняв шлем с головы, она мне ответила, что она не одна, что с нею пятьдесят тысяч её воинов и что она не уйдёт, пока не возьмёт города».
Д’Олону присутствие воинств небесных показалось в этот момент недостаточно успокоительным. «Что бы она ни говорила, – продолжает он свой рассказ, – с нею было не более четырёх или пяти человек. Поэтому я ей повторил, чтоб она уходила с этого места и отступала как все».
«Всем нести хворост и лестницы!» – крикнула она.
Д’Олон сам помчался исполнять её приказания. Королевские ратные люди вернулись, и Сен-Пьер-Ле-Мутье был взят.
Священник Тьерри показал на процессе Реабилитации, что после взятия города она помешала своим солдатам разграбить церковь.
Теперь надо было спешить с осадой Ла Шарите, пока не наступила окончательно зима, во время которой военные действия вообще прекращались. И уже было ясно, что с теми средствами, которыми она располагала с д’Альбре, взять крепость было невозможно. 9 ноября из Мулена она написала, одновременно с д’Альбре городу Риому, сообщая, что Сен-Пьер-Ле-Мутье взят и что «в настоящее время мы идём осаждать Ла Шарите». «Но так как под этим городом (Сен-Пьер-Ле-Мутье – С. О.) было израсходовано много пороха, стрел и иных боевых припасов, и у вельмож, находящихся здесь, и у меня их имеется мало, я вас прошу, ради вашей любви к благу и чести короля и всех здешних, соблаговолить немедленно послать в помощь этой осаде пороху, селитры, серы, арбалетных стрел крепких и иных боевых припасов». Такие же просьбы были посланы и другим городам. Клермон-Ферран получил «от Жанны Девушки, Вестницы Божией, и от господина Лебре» (д’Альбре) письмо от 7 ноября (до нас не дошедшее) о том, «чтоб город соблаговолил послать пороху, стрел и артиллерию»; как видно из городских ведомостей, Клермон-Ферран послал селитру, серу и стрелы вместе с «мечом, двумя кинжалами и боевым топором лично для оной Жанны», но артиллерии не дал. Что дал Риом, неизвестно; зато в счетах города Орлеана сохранилась отметка о посылке под Ла Шарите вспомогательного отряда в 100 человек «с боевыми припасами», – очевидно, она обратилась и к этой коммуне, всегда готовой её поддержать.
Она старательно, совестливо выполняла дело, порученное ей помимо неё. Но в её письме городу Риому нет ничего похожего на ту силу вдохновения, которая бьёт ключом из её сердца во всех остальных её письмах. На нём нет и её всегдашнего девиза «Иисус + Мария». Это просто официальная бумага, полезная, нужная, которую она подписала своим именем (подписала в прямом смысле слова: впервые среди документов, до нас дошедших, на риомском письме стоит её собственноручная подпись, причём вместо двух палок первого «п» у неё по ошибке сначала получилось три, и она потом замазала две первые палки в одну; вероятно, она во время передышки в Бурже научилась писать своё имя, а потом, к весне, сделала дальнейшие успехи в чистописании, как видно по её подписям на мартовских письмах городу Реймсу). Обращаясь к Риому, она подписала текст, почти тождественный тому, который от своего имени послал д’Альбре, может быть, только внеся некоторые небольшие изменения: там, где д’Альбре ссылается на очевидный интерес самого города Риома «и окрестных земель», она просит «ради любви к благу и чести короля и всех здешних», а в конце письма добавила слова: «чтобы про вас не могли сказать, что вы нерадивы или не настроены давать».
По словам «Беррийского герольда», осада Ла Шарите, предпринятая «с весьма малым количеством войск», продолжалась «около месяца», т. е. до начала декабря. Как под Сен-Пьер-Ле-Мутье, как всегда и везде, она делала всё, что было в её силах, и «шла вперёд сама».
– Что вы делали во рвах у Ла Шарите? – спросили её во время процесса.
– Приказывала штурмовать город.
Перрине Грессар, без сомнения, умевший драться и ни к каким уговорам именем Христовым не чувствительный, оказывал очень сильное сопротивление. Во время процесса её спрашивали, верно ли, что она кропила стены святой водой, но она это отрицала. Средств у неё продолжало не хватать. 24 ноября буржский муниципалитет заслушал доклад своего прокуратора о том, что «оным горожанам и жителям надлежит срочно и без промедления послать господину д’Альбре, наместнику короля по военным делам в его Беррийской земле, и Жанне Девушке, осаждающим город Ла Шарите по повелению короля, государя нашего, сумму в 1300 экю на содержание их войска, ибо в противном случае им придётся отступить от названного города и снять осаду». Чтобы получить требуемую сумму, Бурж немедленно отдал на откуп с аукциона одну тринадцатую всей продажи вина в городе с обязательством для откупщика «тотчас внести оные 1300 экю». Но дошли ли они по назначению, неизвестно; к тому же с одного только города Буржа едва ли могли потребовать все средства, необходимые для успешного продолжения осады. Персеваль де Каньи пишет, что «король не послал Девушке ни продовольствия, ни денег»; очевидно, ей потому и приходилось «срочно» просить помощи у городов – «ибо в противном случае придётся отступить и снять осаду».
