Бургундский отряд, занимавший Марньи, был застигнут врасплох и смят. Но происходившее было замечено одним из полководцев Филиппа, Иоанном Люксембургским, случайно осматривавшим с соседней горы расположение Компьени. Он немедленно вызвал подкрепления.
Девушка со своим отрядом ещё находилась в Марньи, когда свежие бургундские силы начали появляться на её правом фланге, из деревни Клеруа. Их количество росло безостановочно. С лёгкой руки Анатоля Франса некоторые авторы стали повторять, что причиной задержки в Марньи был грабёж захваченного бургундского поста её ратными людьми; но решительно никаких свидетельств современников на этот счёт не существует. Из рассказа Монстреле получается, будто она ещё не успела окончательно справиться с бургундским отрядом, занимавшим Марньи.
Свежие бургундские войска из Клеруа «я два раза отбросила до их квартир и ещё в третий раз на полдороги».
Но тем временем с противоположной стороны, из деревни Венетт, начали подходить английские войска – с её левого фланга и с тыла. Если верить Монстреле, общая численность англо-бургиньонских войск, направленных против её отряда в 400 или 500 человек, приближалась к 5000.
«Под конец, когда бой шёл уже довольно долго, – рассказывает далее Монстреле, – французы, видя, что число врагов всё растёт, начали отступать к своему городу; и Девушка, всё время находясь позади, великолепным образом старалась поддерживать своих людей и увести их без потерь». И другой противник, Шателен: «Превосходя женское естество, Девушка приняла на себя великое бремя и всеми силами старалась спасти свой отряд от гибели, оставаясь позади, как вождь и как самый доблестный воин».
Зная то, что ей было открыто в Мелене, она теперь, может быть, тем более хотела себя пересилить.
Большая часть её отряда в беспорядке отхлынула в предмостное укрепление и на суда, приготовленные на всякий случай на реке. Англо-бургиньоны следовали за ними по пятам. Чтобы враг не ворвался в предмостное укрепление, комендант Компьени Гийом Флави приказал поднять подъёмный мост.
«Меня оттеснили в поле. Между тем местом и Компьенью была только река, предмостное укрепление и ров перед ним».
По словам Персеваля де Каньи, её схватили пять человек. Какой-то бургундский стрелок стащил её с коня. Ей кричали, чтоб она сдалась в плен. Каньи приводит её ответ:
– Не вам я дала своё слово и клятв своих я не нарушу.
Она действительно и во время процесса заявила прямо:
– Никогда никому я не давала слова, что не буду стараться бежать из плена.
Может быть, у неё при этом мелькнула надежда, что её сразу убьют. Но для этого она была слишком крупной добычей. Её обезоружили. Бургиньон Жан Жермен, епископ Шалонский, добавляет, что с неё сорвали латы, чтобы убедиться, действительно ли она женщина.
В народе стали говорить (и по-видимому, довольно скоро), что Флави, приказавший поднять подъёмный мост, «продал» её бургиньонам. Это неверно: денег от бургиньонов Флави не получал, свои обязанности коменданта Компьени он во время осады исполнял исправно. Родственник Режинальда Шартрского, он был «из его людей», вместе с ним ездил с дипломатическими миссиями в Рим, в Савойю, в Англию и в другие места. В октябре 1429 г. он по требованию Режинальда готов был сдать Компьень бургундцам, уговаривал население подчиниться; и только когда увидал, что оно всё равно не подчиняется, решил быть с ним заодно. Как один «из людей монсеньора Реймского», он, очевидно, знал, что теперь, в мае 1430 г., от него требуется отстаивать город – и больше ничего. Когда создалось угрожающее положение, он поднял мост и на этом успокоился, не заботясь ничуть о судьбе многим надоевшей девчонки, которая осталась перед предмостным укреплением, у самого рва.
И благодарное потомство, в общем, успокоилось на том, что 23 мая 1430 г. около б часов пополудни Гийом Флави думал о защите вверенного ему города Компьени и ни о чём другом. Мысль, что Жанна д’Арк была всего только орудием спасения Франции, настолько въелась во французское сознание, что из всех французских историков, кажется, один только Лефевр-Понталис понял, что в момент, когда подъёмный мост поднялся над Компьенью, «в поле осталась, обречённая на мученичество, та, которая одна стоила всей крови Франции»: иначе говоря, что вопреки представлению, которое было и должно было быть у неё самой, не она была для Франции, для короля, для Орлеана и для Компьени, а Франция со своим королём, с Орлеаном и с Компьенью и со всеми своими городами и со всем вообще, что в ней есть, была для неё.
Бастард Вандамский, которому она досталась, «был рад больше, – по словам Монстреле, – чем если бы взял пятьсот пленных. Вскоре сюда явился и герцог Бургундский – из Кудена, где он стоял под Компьенью. С ним собрались англичане и множество ратных людей из других военных лагерей, приветствуя друг друга громкими криками и радуясь взятию в плен этой девушки». Сам Филипп пошёл на неё посмотреть, но Монстреле, у которого память, в общем, была отличная, на этот раз почему-то «забыл», что говорилось между герцогом и ею, «хотя, – говорит он, – я сам при этом присутствовал».
В тот же вечер Филипп разослал во все концы письма с радостным известием. «Так станут ведомы, – писал он городу Сен-Кантену, – заблуждение и безумство веры тех, кто примкнул к делам этой женщины и им споспешествовал».
Англо-бургиньонская пропаганда спешила раструбить – и это понятно, – что у неё не было миссии от Бога, раз её взяли в плен. Но значит ли это, что такому утверждению нельзя было противопоставить ничего и что французское королевское правительство должно было также «для успокоения общественного мнения» спешно отречься от «Вестницы Божией»?
Если говорить об общественном мнении, то известно, что в Туре босой народ шёл крестным ходом, чтобы вымолить её освобождение. В конце октября 1430 г., когда её уже собирались судить за ересь и колдовство, Джустиниани писал: «С того времени, что она взята в плен, я беседовал о ней со многими людьми, и решительно все говорят, что жизнь её безупречна».
У людей сама собою появлялась мысль, что Вестница Божия может страдать не за свои грехи. Желю обратился теперь к Карлу VII с письмом, которое мы знаем, к сожалению, лишь в позднейшем пересказе:
«Он просит короля задуматься над самим собою, проверить, не вызвал ли он чем-либо гнев Божий, и не он ли причина того, что Бог допустил пленение этой девушки… Он ему советует предписать повсеместно моления об освобождении этой девушки, дабы Бог простил, если это несчастие произошло по вине короля или народа».
А в своей епархии в Дофине Желю сам предписал особую молитву:
«Боже всемогущий, неизречённой Твоей милостью пославший Девушку для спасения королевства франков… и позволивший ввергнуть её в узы при совершении святых дел, Тобою повеленных… сокруши её узы, дабы она завершила своё призвание».
Таким образом, Желю понимал, что «святое дело» Девушки остаётся незаконченным – и едва ли не по вине короля. Что её погубило буржское правительство – это современники вообще отлично знали. О роли Ла Тремуя в этом смысле высказываются не только Жан Шартье, «Дневник Осады», Персеваль де Каньи и «Беррийский герольд»: согласно свидетельству неизвестного по имени декана одной из мецских церквей, писавшего значительно раньше Реабилитации (около 1445 г.), о Ла Тремуе уже во время событий «говорили, что он не служил честно своему королю, завидовал делам, ею совершённым, и был виновен в её гибели». Ультралояльная «Хроника Турне», избегая, конечно, называть самого короля, пишет со своей стороны: «Многие утверждали, что зависть французских полководцев и пристрастие некоторых членов Королевского совета к Филиппу Бургундскому привели к тому, что стало возможным умертвить эту девушку огнём».
