Зачем же она ему обещала дать ответ?
– Тот ответ (который она дала ему потом. – С. О.) касался, совсем других вопросов… О трёх папах я ему ни разу не написала – заявляю под своей присягой, что об этом я ему не писала никогда!
Она ясно почувствовала запах готовящегося костра и, по-видимому, очень испугалась. Когда ей поставили новый вопрос: «ставила ли она на своих письмах имена Иисус – Мария с крестом», – у неё, по-видимому, мелькнула мысль оставить лазейку на случай появления слишком опасных документов, сохранить за собой возможное и отказаться от их содержания:
«Жанна ответила, что ставила на некоторых письмах, а иногда не ставила; иногда ставила крест, чтобы тот, кому она писала, не делал того, что она писала».
Следует ли понимать это в том смысле, что предупреждением адресату было наличие одного только креста, без имён «Иисус Мария», которые стоят в заголовке всех её основных писем? Вернее всего, она попыталась тут сказать какую-то неправду; но была она к тому до такой степени неспособна, что исследователи до сих пор ломают себе голову над тем, что, собственно, она хотела сказать.
От её писем трибунал перешёл к её кольцам, носившим те же имена «Иисус Мария».
– Вы, вы держите у себя одно из моих колец: верните мне его!
И вспомнила, «что у бургиньонов осталось другое её кольцо», подаренное ей одним из её братьев. «И попросила, если оно у нас, чтоб мы его пожертвовали в церковь».
Какую силу она приписывала этим кольцам, что с ними делала?
– Никогда я решительно никого не исцеляла этими кольцами.
Её стали допрашивать о её первом письме англичанам.
Вдруг она сказала им:
– Прежде чем пройдёт семь лет, англичане потеряют во Франции залог больший, чем Орлеан. Они потеряют во Франции всё. У них будет такая потеря, какой у них ещё никогда не было во Франции. И это будет через большую победу, которую Бог пошлёт французам. Я это знаю через откровение, которое было мне дано, и это случится прежде, чем пройдёт семь лет. И мне было очень грустно, что это ещё так долго! Я это знаю по откровению так же хорошо, как то, что вы здесь передо мною.
Указание «прежде чем пройдёт семь лет» показалось им недостаточно точным (Париж был освобождён через пять лет с небольшим). Они стали от неё добиваться более ясных сроков. Но ничего внятного она им об этом больше не сказала:
– Этого вы сейчас не узнаете… Как бы мне хотелось, чтоб это было уже до дня Святого Иоанна!
Не говорила ли она своему тюремщику Джону Грею что-то о Святом Мартине Зимнем? – настаивали они. «Ответила, что и до Святого Мартина Зимнего могут произойти всякие вещи; и может случиться, что во прах будут повержены англичане».
Только «может случиться». Эти выдавленные из неё ответы звучат совсем по-другому, чем сверкающие, отчеканенные фразы, сказанные ею внезапно, без всякого приглашения. И она не грустила бы, что «это ещё так долго», если бы в самом деле верила, что это произойдёт «до Мартина Зимнего».
Вернувшись к своему первоначальному стилю, она прекратила этот разговор.
– Я вам уже сказала это. Я это знаю от святой Екатерины и от святой Маргариты.
И опять повторила на их новый вопрос:
– Дня не проходит, чтоб я их не слышала!
Речь пошла о подробностях её видений. Они прервали её рассказ гнусным вопросом:
Как знает она, мужчина ей является или женщина?
– Очень хорошо это знаю и узнаю их по голосу, и они мне это сказали; и не знаю ничего иначе, как по откровению и по повелению Божию.
Они продолжали стараться превратить ангелов и святых небесной Церкви в чертей:
Не было ли «чего-то» между их волосами и венцами?
– Ничего не было!
С настойчивостью изумительной они тянули её из мира первообразов в палату мер и весов.
Есть ли у её святых волосы?
– Знайте, что есть!
Длинные?
– Не знаю!
Как они могут говорить, если у них нет телесных членов?
– Это – как Богу угодно!
И дальше – опять та же мерзость: не был ли святой Михаил голым?
– Вы думаете, Господу не во что его одеть?
Говорили ли к ней святая Екатерина и святая Маргарита у Дерева фей?
– Не помню, чтоб говорили.
Говорили ли у ключа?
– Да, я их там слышала. Но не помню, что они мне там сказали.
Говорит ли святая Маргарита по-английски?
– Зачем бы она говорила по-английски, раз она не за англичан?
Опять они вернулись к способности предвидения, которое как будто было у этой девушки.
Не обещали ли ей ещё чего-нибудь её Голоса?
– Они ничего не обещают мне без разрешения от Господа.
Судьи продолжали допытываться.
– Это не относится к процессу…
И наконец:
– Есть ещё некоторые обещания, но о них я вам не расскажу, это не относится к процессу. Прежде чем пройдёт три месяца, я вам эти обещания открою.
Они что-то почувствовали и спросили, думает ли она, что будет освобождена через три месяца.
– Это не относится к вашему процессу. Впрочем, я не знаю, когда буду освобождена… Может случиться, что те, кто хочет убрать меня с этого света, уйдут раньше меня…
Будет ли она освобождена? – настаивал трибунал.
– Спросите меня через три месяца: тогда я вам отвечу.
«И попросила, чтобы присутствующие сказали под присягой, относится ли это к процессу».
Трибунал ответил утвердительно.
– Но я ведь всегда вам говорила, что всего вы не узнаете… Должен же настать день, когда я буду освобождена! Но я хочу иметь разрешение вам это сказать. Вот почему я прошу у вас отсрочки.
Она явно ждала чего-то, что должно было произойти через три месяца. В этот момент, когда Бастард Орлеанский был в Лувье и посылал разведчиков к самым стенам Руана, она ещё цеплялась за надежду, что освобождение будет именно таким. Голоса, как это видно из её позднейших ответов, совершенно точно обещали ей нечто иное, чего она ещё не хотела понять.
Через три месяца, ровно через 90 дней, она освободилась через пламя костра. И войдя в Царствие Небесное, она и на земле остаётся с нами до скончания века. То, что ей было дано сказать, верно буквально: её судьи изгладились с земли, а её, сожжённую заживо, никому не удаётся никогда «убрать с этого света».
Запрещают ли ей святые говорить правду?
– Вы хотите, чтобы я вам сказала то, что касается короля Франции? Вообще меня здесь спрашивают о многом, что не относится к процессу…
