Через день, 12 марта, при новом допросе в тюрьме Ла Фонтен сразу продолжил эту тему:
Тот же ли это ангел, который являлся ей?
Опять, чтобы не раскрыть тайны своего прославления, она должна была говорить в своём ответе не о себе самой, а о своём руководителе:
– Всегда один и тот же, и он ни разу не обманул моей надежды.
Они попытались возразить, напомнив ей её фактическое положение.
– Я считаю, раз это угодно Господу, то лучше, что я в плену.
Но не покинута ли она Голосами в духовном смысле?
– Как же можно сказать, что они меня покинули, когда они утешают меня каждый день!
Новый пункт обвинения выдвигается по линии морали: она ослушалась своих родителей.
– Я слушалась их во всём, кроме моего ухода… Раз Бог это повелевал, мне следовало уйти.
Тут они спросили её о том, чего она не говорила почти никому: правда ли, что Голоса называют её «Дочерью Божией», «Дочерью Церкви», «Девушкой с великим сердцем»?
(И опять возникает вопрос: откуда судьи узнали то, что она едва согласилась сказать в кругу ближайших соратников Карла VII?)
Она не говорила об этом почти никогда; но сейчас, под судом, обвинённая в ереси и в кощунстве, она не отреклась.
– До осады Орлеана и с тех пор каждый день, когда они говорят ко мне, они много раз называли меня: Девушка Жанна, Дочь Божия.
Как богословы, судьи знали, что всё в мироздании происходит для того, чтобы человек был чадом Божиим, – и тем более оскорбительным для божественного величия звучало утверждение, будто для ангелов и для святых Торжествующей Церкви Дочерью Божией стала эта «тварь в образе женщины». Одежд своих судьи не разодрали – в Европе это не делалось, и от негодования им полагалось лишь стыдливо опускать глаза: «На что нам ещё свидетелей? Вот, теперь вы слышали богохульство её».
Обращалась ли она к Богу непосредственно, когда обещала посвятить Ему свою девственность?
– Достаточно было обещать это тем, кого Он послал, то есть святой Екатерине и святой Маргарите.
Её допрашивают теперь почти целый день: они вернулись в тюрьму после полудня, опять допытывались о её детстве, о её видениях, о её уходе. О мужской одежде она повторила:
– Я это сделала сама, ни один человек на свете меня об этом не просил. Всё, что я сделала хорошего, я сделала по повелению Голосов… И ещё сейчас, если бы я была в этой мужской одежде с нашими и делала бы то, что делала до плена, мне кажется, это было бы одним из больших благ для Франции.
Под конец её опять спросили о «знаке». Её продолжал мучить вопрос о том, что она может и чего не должна говорить:
– Об этом я получу совет от святой Екатерины…
На следующий день, 13 марта, они взялись опять за эту тему. Она попыталась вырваться.
– Хотелось бы вам, чтобы я нарушила клятву? Я поклялась и обещала, что не открою этого знака, обещала сама, по своей доброй воле, потому что меня слишком понуждали это сказать. Тогда я сама сказала: обещаю, что больше не буду об этом говорить ни одному человеку.
Конечно, они её не выпускали. Говорила она со вчерашнего дня, как хотела, со святой Екатериной?
– Я её слышала. И она мне сказала несколько раз, чтоб я смело отвечала судьям на те вопросы, которые относятся к процессу.
Наконец она сказала, что корона, которой они все время добивались, была принесена ангелом в подтверждение королю, в знак того, что он получит королевство.
Они продолжали расспрашивать о короне. Её ответ – на этот раз явная аллегория, относящаяся к реймской коронации.
– Корона была передана архиепископу Реймскому… Он принял её и вручил королю; я сама была при этом. И была эта корона помещена в сокровищницу короля…
Держала ли она эту корону в руках? Целовала ли её?
– Нет.
Были ли на ней драгоценные камни?
– Я вам сказала всё, что знаю.
Откуда пришёл ангел?
– Он пришёл сверху… Я хочу сказать, что он пришёл по повелению Господню.
Когда это было?
– Кажется, в апреле или в марте. В будущем апреле или в этом месяце будет два года; это было после Пасхи. (Из контекста видно, что она говорит всё время о первом приёме у короля и, стало быть, вовсе не спутала последовательность событий, как это утверждает Кордье: «после Пасхи» является или ошибкой памяти относительно даты Пасхи в 1429 г., или просто ошибкой писцов, написавших «после» вместо «до».)
Новые вопросы.
– Ангел вошёл через дверь… Когда он подошёл к королю, он склонился перед ним и произнёс те слова, которые я пересказала по поводу знака (т. е. что король «получит всё королевство Французское». – С. О.)… И от самой двери он шёл по земле, приближаясь к королю.
Какое там было расстояние?
– Приблизительно длиной с копьё; и каким путём ангел пришёл, тем он и ушёл…
И спохватилась, что уж слишком ясно рассказывает о самой себе и что нужно опять сделать различие между тем «ангелом», которого видел король, и тем, которого видела она сама.
– Я сопровождала его и вместе с ним поднялась по ступеням в комнату короля. Ангел вошёл первым. А потом я сама сказала королю: Государь, вот ваш знак, возьмите его!
И дальше:
– Я думаю, что архиепископ Реймский, д’Алансон, Ла Тремуй и Карл де Бурбон видели его.
Каков был вид ангела?
– Я ещё не имею права вам это сказать… Я отвечу вам завтра…
И поспешно заговорила о тех ангелах, которых видел не король, а она:
– Некоторые ангелы, как я их видела, походили друг на друга, а другие нет. У некоторых были крылья, на одних были венцы, а на других нет… Вместе с ними были святая Екатерина и святая Маргарита… Когда ангел ушёл, я была очень огорчена его уходом и плакала…
Он оставил её в испуге?
– Он пришёл для великого дела; и это было в надежде, что король поверит в знак и что меня перестанут испытывать и чтоб добрые люди в Орлеане получили помощь, а также это было по заслугам короля и доброго герцога Орлеанского!
А почему именно она?
– Богу было угодно сделать так через простую девушку, чтобы выгнать вон противников короля!
Им опять не хватало материальных подробностей.
– Корона была принесена от Бога, и нет на свете ювелира, который мог бы её сделать такой прекрасной и богатой; а где ангел её взял, это ведает Бог, я не знаю, где он её взял!
Как она пахнет, блестит ли?
Она сначала ответила, что не помнит, а затем:
– Знайте это: она благоухает и будет благоухать. Но пусть её хорошо хранят, так, как следует!
