– В слова и дела святого Михаила, являющегося мне, я верю так же твёрдо, как в то, что Господь Иисус Христос претерпел за нас страдания и смерть. А привели меня к этой вере тот добрый совет, утешение и наставление, которые он мне давал.
Хорошему учат её Голоса или плохому, – в этом она должна подчиниться суждению Церкви.
– Я люблю её, Церковь, и хотела бы поддерживать её всеми моими силами, за нашу христианскую веру. И не мне должны были бы запрещать ходить в церковь и слышать обедню… Но насчёт добрых дел, которые я сделала, и насчёт моего прихода я должна предать себя Царю Небесному, пославшему меня к Карлу, сыну короля Карла, который будет королём Франции. И вы увидите, что скоро французы одолеют в большом деле, которое пошлёт им Бог, настолько, что Он потрясёт почти всё королевство Французское. Для чего я это говорю: когда это произойдёт, пусть вспомнят, что я это сказала.
Когда это будет?
– Я в этом полагаюсь на Господа.
Опять требование: предать свои дела и слова на суд Церкви.
– Я предаю их Господу, Пославшему меня, Божией Матери и всем святым Царствия Небесного. И кажется мне, что Господь и Церковь – одно и то же и что не надо это усложнять. А вы – зачем вы всё это усложняете, точно это не одно и то же?
Они ответили длинным сложным рассуждением о непогрешимой Церкви на земле.
– Сейчас я вам ничего другого не скажу.
Она идёт на всё.
– Что касается женской одежды, – ответила она на их новый вопрос, – я ещё не надену её, пока Господь мне не разрешит. И если так должно быть, что меня поведут на казнь – и должны будут раздеть меня при казни, – я только прошу этой милости, чтобы на мне была женская рубашка… Я лучше умру, чем отрекусь от того, что Господь велел мне сделать. Но я твёрдо верю, что Господь никогда не позволит довести меня до этого и что я скоро получу помощь чудом…
Значит, умереть она хочет всё-таки в женской рубашке?
Она ответила, как уже раньше, со стыдливой недоговорённостью:
– Я хочу только, чтобы она была длинной…
Она и раньше говорила: «Если бы Господь велел мне [вместо мужской] надеть ещё какую-нибудь другую одежду, я бы её надела». Так и сделала: надела на себя саван, чтобы за дело Господне гореть на костре. Такой и стоит в вечности перед нами, как хотела: в длинной, до земли, белой женской рубашке, в которой была сожжена.
Что она имела в виду, говоря, что готова одеться в женское платье, чтобы уйти?
– Если бы мне разрешили уйти в женской одежде, я бы тотчас опять оделась мужчиной и делала бы то, что повелел мне Господь. Так я уже раньше ответила об этом. И ни за что не дам клятвы не вооружаться и не одеваться мужчиной для исполнения воли Господней… И насчёт одежды, и насчёт всего, что я сделала, – я не хотела для себя иной награды, кроме спасения моей души!
Ещё раз они прошлись по поводу «языческих суеверий» её детства.
Её крёстная, говорившая, что она видела фей, – слыла ли она «сведущей женщиной»?
– Она слывёт хорошей и порядочной женщиной, а не ведьмой.
Сама она – считала ли она раньше фей злыми духами?
– Ничего не знала об этом вообще.
Отождествить её видения с языческими феями довольно трудно. Но эти видения – они духи любви или ненависти? Они ненавидят англичан?
– Они любят то, что любит Господь, и ненавидят то, что Бог ненавидит.
Ненавидит ли Бог англичан?
– О любви или о ненависти Божией к англичанам и о том, что Бог сделает с их душами, я не знаю ничего. Но я знаю отлично, что их выгонят вон из Франции, кроме тех, которые здесь умрут, и что Бог пошлёт победу французам против англичан.
А не был ли Бог за англичан, когда они одолевали?
– Не знаю, ненавидел ли Бог французов, но думаю, что Он позволил их бить за грехи, какие могли у них быть.
Попутно они опять стали искать дьявола в её символике. Не для того ли она принесла свои серебряные латы в дар церкви в Сен-Дени, чтобы народ им поклонялся?
– Нет.
Для чего пять крестов на её мече?
– Не знаю.
Что должны были выражать образы ангелов на её знамени?
– Вы уже имеете на это ответ.
Были ли ангелы изображены так, как она их видит?
– Я велела написать их так и в таком виде, как их пишут в церквах.
Видела ли она их когда-либо такими, как на знамени?
– Я вам об этом ничего больше не скажу.
Почему с ними не был изображён свет, который она видит при явлениях ангелов?
– Мне это не было приказано.
Они продолжили эти вопросы в тот же день после полудня.
Говорили ли ей Голоса, что она выиграет все битвы благодаря своему знамени?
– Они говорили мне, чтоб я смело взяла это знамя и что Бог мне поможет.
Она больше надеялась на самоё себя или на знамя?
– Моя ли победа, победа ли знамени— всё это в Господе. Основой моей надежды был Господь и больше ничего.
А если бы это знамя вместо неё нёс другой человек?
– Не знаю и полагаюсь на Господа.
Надеялась ли она на другое знамя, например на знамя короля?
– Я предпочитала нести то знамя, которое велел мне взять Господь, но во всём этом я полагалась на Его волю.
Для чего она ставила «Иисус – Мария» в заголовке своих писем?
– Церковные люди, писавшие мои письма, ставили это, и некоторые из них говорили, что мне подобало ставить эти два слова: Иисус – Мария.
Если бы она потеряла свою девственность, приходили бы к ней ещё её видения?
– Это мне не было открыто.
А если бы она вышла замуж?
– Не знаю и полагаюсь на волю Господню.
Вопрос политической морали: что она думает об убийстве Иоанна Неустрашимого? (Трудно подумать, что Пьер Кошон не поперхнулся на этом месте, вспомнив принципиальную позицию, которую он занял в деле Жана Пети.)
– Это было великим несчастьем для королевства Французского (она не разделяет насчёт политического убийства воззрений Жана Пети и того, кто её судит. – С. О.). Но что бы ни произошло между ними (между герцогом и королём. – С. О.), – Бог послал меня на помощь королю Франции.
Они вернулись к основной теме о повиновении церковной власти. Что она имела в виду, говоря, что будет отвечать так, как перед папой Римским?
– Обо всём я отвечала так правдиво, как только знала. И если что-нибудь такое, что я забыла сказать, придёт мне на память, я это охотно скажу.
Считает ли она, что была бы обязана сказать папе всю правду?
