Действительно, в официальном отчёте сказано, что она ответила Эрару:
– Относительно подчинения Церкви я уже сказала им (судьям). Пусть все мои дела и слова будут посланы в Рим, к Святому Отцу, которому я подчиняюсь – после Бога.
Апелляция в Рим, во всяком случае, должна была затянуть дело и позволить ей сейчас уйти от костра. Но и в этот момент она подчиняется «во-первых, Богу», а папе уже только потом.
И она продолжала:
– Всё, что я говорила и делала, я делала по повелению Божию…
Но трибунал не допускает проволочек. Эрар сказал ей (по официальному отчёту), что она «должна отречься от своих дел и слов, уже осуждённых духовенством». «Ты теперь же отречёшься или будешь сожжена» (по словам Массье).
И здесь ещё, «когда я была на эшафоте, Голоса говорили мне, чтоб я смело отвечала этому проповеднику». И она повторила:
– Я отдаю себя на суд Божий и на суд Святого Отца.
Голоса приказывали ей сопротивляться. Но вот что замечательно: ещё прежде они сказали ей, что настанет минута, когда она не выдержит.
«Ещё до четверга (24 мая) мои Голоса сказали мне, что я сделаю то, что я сделала в этот день», – как Христос, по Евангелию, предсказал апостолу Петру его отречение. Только я всё же должен сделать одну оговорку: евангельский текст не допускает двух толкований – Пётр отрёкся просто потому, что убоялся (может быть, уверял самого себя, как полагается в подобных случаях, что целесообразнее ему оставаться целым и на свободе); и он не подвергался никакой предварительной «обработке», т. е. действовал в полном обладании своими духовными и физическими силами; Жанна же, по крайнему моему разумению, потом обвиняла саму себя сверх меры, говоря в пароксизме раскаяния, что отреклась только от страха перед огнём.
«Ей было сказано, – продолжается официальный отчёт, – что невозможно идти за папой в такую даль; что епископы судьи в своих епархиях… что она должна подчиниться решению духовенства и сведущих людей. Об этом её увещевали трижды.
Но она не отвечала ничего.
Тогда мы начали читать окончательный приговор».
Эрар продолжал её уговаривать, грозил ей огнём, говорил, что все они очень её жалеют. По словам Ла-Шамбра, он сказал ей, что если она подпишет, её выпустят из тюрьмы, – вернее, обещал ей, что её переведут в церковную тюрьму, о чём она не переставала просить. Как говорит Маншон, вокруг неё опять засуетился и Луазелер, тоже говорил ей, «чтоб она сделала то, что ей велят, и переоделась бы в женское платье». Массье читал ей грамоту, которую она должны была подписать, и видел, что она ничего не понимает.
Маси, тот самый бургиньонский рыцарь, который слишком близко подсаживался к ней в Боревуаре, тоже присутствовал на Сент-Уанском кладбище. По его словам, она отвечала, что верит в Символ Веры и в десять заповедей и во всём хочет придерживаться христианской веры. «Как вы стараетесь меня соблазнить», – простонала она.
Кошон читал приговор: «Лжепророчества, предсказанные апостолом, кои могут соблазнить верных чад Христовых… Лгунья, симулирующая свои видения, ворожея, богохульница, мятежница, богоотступница»…
По-видимому, до неё всё это доносилось уже как в тумане. Анатоль Франс написал, а некоторые другие авторы повторили за ним, будто сами Голоса говорили ей в эти минуты: «Пожалей свою жизнь»… Ничего подобного нет в её заявлениях и, разумеется, быть не может. По-видимому, Голоса просто замолкли – иначе она не стала бы кричать на всю площадь, зовя их на помощь. Раньше «никогда не было того, чтоб они мне были нужны, и я бы их не получила»; а тут, когда они были нужны как никогда, их не стало. Самая святая из всех героинь и самая героическая из всех святых всемирной истории – маленькая Жаннетта из Домреми – вдруг почувствовала, что она проваливается в чёрную бездну: что Церковь её проклинает, что сейчас её будут жечь на костре и она умрёт, не доделав того, для чего её послали Голоса, которым она так верила и повиновалась. Она сложила руки на груди (как говорит один из свидетелей – Бушье) и закричала:
– Я хочу исполнять всё, что велит Церковь, всё, что скажут судьи! Раз церковные люди говорят, что не надо держаться за мои видения, я не хочу за них держаться! Во всём я подчиняюсь судьям и Церкви!
В официальном отчёте пропущено, но Бушье (который не мог это придумать) показывает, что она продолжала:
– И я прошу святого Михаила дать мне совет!
В здравом уме невозможно было одновременно отрекаться от Голосов и звать их на помощь. Но, как видно и дальше, в голове у неё помутилось; мгновениями сознание будет и теперь прорываться через этот мрак, но в общем она настолько измучена, что на некоторое – короткое – время перестала ощущать Бога и понимать что бы то ни было.
Как гвозди, как вбитые ударами трости металлически крепкие и острые шипы палестинского терновника, в мозгу сидели, конечно, вчерашние внушения Мориса: «Что сказать ей о себе самой, отказывающейся повиноваться начальникам, которых поставил Христос?.. Ради сострадания к мукам, которые претерпел Господь, не становитесь на один путь с врагами Божиими, послушайтесь Церкви». Как говорит Монне, «клерк» Бопера, у неё вырвалась наивная мольба:
– Пусть церковные люди по совести дадут мне совет, я тогда сделаю так, как они скажут…
«Очень хорошо помню, – настойчиво повторяет Монне, – что Жанна просила судей сказать ей по совести, должна ли она отречься или нет».
Кошон прервал чтение приговора. Обернувшись к кардиналу Винчестерскому, он спросил, может ли он принять её покаяние. Кардинал мог ответить только: да.
Массье читал, и Девушка повторяла за ним формулу отречения. По словам самого Массье и других свидетелей, это была короткая формула: 6, 7 или 8 строк, написанные на сложенной пополам бумажке. Массье говорит категорически, что это был, во всяком случае, не тот длиннейший документ, который фигурирует в тексте процесса в качестве акта отречения.
Что значилось в этой формуле, начинавшейся словами: «Я, Жанна»? По словам Массье, она обязывалась не носить оружие, мужскую одежду и короткие волосы. Другие свидетели говорят довольно нетвёрдо, что она признавала себя виновной в оскорблении Божественного величия и во введении народа в соблазн. Орлеанский манускрипт даёт следующий текст:
«Я, Жанна, прозванная Девушкой, презренная грешница, познав тяготевшее на мне бремя заблуждений и, милостью Божией, вернувшись к Матери нашей Святой Церкви, дабы видели, что я вернулась к ней не лицемерно, но чистосердечно и доброй волей, исповедую, что я тяжко грешила, лживо прикидываясь, будто я имела от Бога откровения и видения ангелов Его, святой Екатерины и святой Маргариты и пр. И от всех моих слов и дел, противных Церкви, я отрекаюсь и хочу оставаться в единстве Церкви, никогда от него не уклоняясь».
О. Донкёр склонен думать, что это и есть та формула, которую она повторяла за Массье, но сам оговаривается, что точно доказать это невозможно. Во всяком случае, её заставили произнести некую очень сжатую вытяжку из длинного акта, которым затем подменили короткую формулу и где всё перечисляется досконально: «Исповедую, что я тяжко грешила, лживо прикидываясь, будто я имела от Бога откровения и видения… соблазняя других, богохульствуя, нарушая божественный закон, нося распутные одежды, ища пролития человеческой крови… поклоняясь злым духам… Я подчиняюсь наказанию, которое на меня наложит Святая Церковь и ваше правосудие… Клянусь и обязуюсь никогда больше не впадать в вышеназванные заблуждения».
