По словам Тумуйе, она разрыдалась, «всеми жестами проявляя сильнейшую скорбь», и говорила сквозь слёзы – причитала над плотью, которая (она это знала) также создана для преображения:
«Ой, как могут поступать со мной так жестоко, что моё тело, нетронутое, никогда не осквернённое, будет сожжено в огне!.. Если бы мне могли десять раз отрубить голову, мне это было бы лучше, чем гореть в огне…
И говорила:
Если бы я была в тюрьме Церкви, которой я подчиняюсь, если бы меня стерегли церковные люди, а не солдаты-враги, никогда бы этого не случилось со мной. К Богу, Всевышнему Судии, я взываю о таких мучениях.
И горько жаловалась, что в тюрьме, после её отречения, стражники и другие люди, приведённые к ней, мучили её и насиловали или пытались насиловать».
А тем временем, согласно «Посмертной информации», её продолжали допрашивать.
Едва она перестала биться головою об стенку, Морис спросил её, были ли действительно видения – которые, если они были, очевидно, происходили от «злых духов». «Она ответила, что да, действительно: будь то добрые духи или злые, они мне являлись. Что в особенности она слышала Голоса в час повечерия при колокольном звоне и ещё утром, когда звонили в колокола… Относительно короны и сопровождавшего её множества ангелов она ответила утвердительно и что они являлись ей в образе чего-то очень маленького» (так передаёт Пьер Морис, и мне кажется, что правильна именно его версия: речь идёт о легионах ангелов, которые, как она говорила уже раньше, сопровождали в её видениях архангела Михаила). «А иначе не определила, в каком именно виде и в какой форме они ей являлись» (всё та же невозможность выразить словами неизречённое).
Тогда, продолжает Мориса в показаниях для «Посмертной информации», он «стал говорить ей, что очень похоже на то, что это были злые духи, обещавшие ей освобождение, и что она была обманута; на это она ответила, что это правда, что она была обманута и предоставляет церковным людям судить, были ли духи добрыми или злыми». Но, по словам Тумуйе, она ответила только: «Я не знаю… Я полагаюсь на мою мать Церковь – или же: полагаюсь на вас, на церковных людей» (что опять совсем не одно и то же).
Как показал один из свидетелей Реабилитации (Жан Рикье), Пьер Морис рассказывал, что она сказала в эти минуты, обращаясь к нему:
– Мэтр Пьер, где буду я сегодня вечером?
– Разве вы больше не надеетесь на Господа? – возразил тот.
– О да! – воскликнула она. – С помощью Божией я буду в раю!
Тем временем вокруг неё начиналась сутолока. Люди приходили и уходили. Появился и сам Кошон. Как показал на процессе Реабилитации Тумуйе (в согласии с Ладвеню), она сказала, увидав его:
– Епископ, я умираю из-за вас. Если бы вы поместили меня в церковную тюрьму, этого не произошло бы…
Но его интересовало другое. Согласно «Посмертной информации», Кошон стал говорить ей то же самое, что перед этим говорил ей Морис.
«После нашего прибытия… мы сказали этой Жанне: ну-с, Жанна (это именно так и выглядит в «Информации», редактированной самим Кошоном: «Or qa, Jeanne». – С. О.), вы всегда нам говорили, что ваши Голоса обещали вам освобождение, – и вы видите теперь, как они вас обманули: скажите нам теперь правду. На это Жанна ответила: „Правда, я вижу, что они меня обманули!./4 И тогда мы сказали ей, что она может теперь убедиться, что Голоса не были добрыми духами».
Тома Курсельский, редактировавший официальный перевод актов на латынь, свои собственные показания оборвал на этом: он явно счёл излишним утверждать под свою собственную ответственность, что она что бы то ни было ответила на эти слова епископа. И Тумуйе в своём показании не говорит, чтоб она дала какой бы то ни было ответ. Она явно не ответила ничего, так же, как перед этим Морису ответила только: «Не знаю…»
После ухода Кошона она попросила Ладвеню её исповедать. Он это сделал; потом она вспомнила что-то и исповедалась второй раз. И после этого попросила причастия.
Массье говорит, что Ладвеню послал его к Кошону спросить, может ли он дать ей причастие; состоялось какое-то летучее совещание, и Кошон будто бы сказал: «Дайте ей причастие и всё, что она захочет». Но как видно из «Посмертной информации», судьи в последний раз пустили в ход свой обычный приём: шантажировать её тем, чего она ещё раньше (а тем более в эти минуты) «желала больше всего на свете»; и это было в их инквизиционной логике: раз она еретичка, то дать ей причастие можно только если она отречётся.
Святые Дары для «отступницы» принесли было тайком, недостойным образом. Но Ладвеню настоял на соблюдении торжественности, которой требует присутствие Христа. Можно думать, что он начинал возмущаться всем происходившим; он только что её исповедал и, вероятно, уже думал то, что впоследствии сказал буквально: «Дай Бог моей душе быть там, где будет душа этой девушки».
Но при этом, если верить «Посмертной информации», он покорно продолжал истязать её душу; согласно показаниям Ле Камю, Ладвеню, прежде чем дать ей причастие, спросил её:
– Верите ли вы ещё в эти Голоса?
И она будто бы ответила:
– Я верю в одного Бога – Он один может меня освободить. И я не хочу больше верить в эти Голоса, раз они меня обманули.
(Сам Ладвеню в «Посмертной информации» приводит приблизительно те же слова, но не говорит, в какой именно момент они были произнесены.)
Что же такое всё это? Только фальшивка или час полной богооставленности и результат шантажа причастием?
Я думаю, было и то, и другое, и третье: в «Посмертной информации» есть и очевидные передержки, и просто ложь, – но она действительно «не знала» в эти минуты, как понимать свою судьбу, и все свои мысли сосредоточила на причастии. Невыразимо ужасно думать, что её довели до этого и что эта девочка перед физическим мучением должна была пройти через такое мучение духовное; но, очевидно, она потому и должна была пройти через это, что была самой чистой и самой верной (в то время как множество людей умирает каждый день с приятным сознанием хорошо прожитой жизни).
Как известно, самым страшным в духовной истории мира является рассказ синоптических Евангелий о том, как Сын Божий, приготовившийся к страданиям и смерти, знавший, что они необходимы, в последнюю минуту, провисев несколько часов на кресте, возопил: «Боже Мой, почто Ты Меня оставил?» Так вот, «Посмертная информация» – это тот документ, единственный во всемирной истории (по счастью, может быть, подложный), который по ужасу приближается к вышеназванному.
Она и в эти минуты богооставленности остаётся такой, какой была: всю жизнь она хотела служить только Богу, никому и ничему, кроме Бога, и в эти минуты, когда она чувствует себя оставленной Богом и «не знает», действительно ли Его волю она исполняла, она не хочет знать ничего, кроме Его воли, к Нему одному обращается: «За что Ты меня оставил?» – и готова принять любой ответ.
«С потоками слёз», «со смирением и верой, какие невозможно описать», говорит Ладвеню, она приняла своего «Верховного Государя», Которому всю жизнь «служила всеми своими силами, как только умела».
