Решение Парламента предписывало герцогу выпустить всех его пленников, вернуть или возместить имущество и, кроме того, за мятеж против короны приговаривало его к конфискации всех его владений, находящихся в пределах королевства; город Нефшато присоединялся к непосредственным владениям короны.
Таким образом, жители Нефшато, в десяти километрах от Домреми, ещё и в это время хотели быть «вольными горожанами короля», корона была в их глазах той властью, которая защищает от произвола; и капетинговская монархия ещё и в это время пыталась делать то, что было её основным назначением: поддерживать мир и творить правый суд.
Но в это время, в 1412 г., в Париже уже начинались судороги Кабошьенской революции. Через полгода герцог Лотарингский благодаря поддержке бургиньонов добился для себя отпускных грамот и Нефшато остался под его властью.
Потом всё пошло прахом. Жаннетте было три года, когда произошла битва при Азенкуре; шесть лет, когда бургиньоны вторично захватили власть в Париже, восемь лет, когда была низложена династия; десять лет, когда Ланкастер был провозглашён королём Франции.
На северо-восточной окраине начался невообразимый хаос. Мир, казалось, возвращался к состоянию войны всех против всех, в каком он был в IX веке. В 1420 г. среди полной катастрофы дофин-регент попытался было опереться на герцогство Барское, перешедшее к кардиналу Барскому после того как два его брата и племянник легли костьми под Азенкуром. Кардинал был назначен наместником регента на северо-восточной окраине. Но взятый в тиски бургундскими владениями, он скоро понял, что королевская власть уже не могла оказывать ему никакой поддержки. Правда, на Мёзе ещё держались отряды, признававшие национальную монархию, но никакой действительной власти Карл VII над ними не имел. Состоявшие из грабителей, они в большинстве и руководились отъявленными грабителями, многие из которых, к тому же, были готовы в любой момент переметнуться из одного лагеря в другой.
В этой обстановке герцог Барский занялся спасением своего собственного дома и переметнулся сам. Усыновив своего внучатого племянника Рене, сына Иоланты, он женил его на дочери и наследнице герцога Лотарингского, уже известного нам Карла II, состоявшего в союзе с бургиньонами, и передал ему герцогство Барское. А Карл II поспешил от имени своего несовершеннолетнего зятя принести присягу вассала английскому королю. В ответ на это арманьяки открыли военные действия теперь уже против герцогства Барского. В результате большинство арманьякских гарнизонов района Мёза было уничтожено соединёнными усилиями кардинала Барского, бургиньонов и англичан, которые также появились в северо-восточном углу Шампани и утвердились в Ножанле-Руа и в Монтиньи-ле-Руа, совершая «неисчислимые разрушения» до самого Лангра.
В свою очередь попытка объединить Барруа и Лотарингию под властью Рене вызвала лишь новую войну. Не доверяя Анжуйскому дому, бургиньоны выдвинули против Рене другого претендента на лотарингское наследство, Антуана де Водемона, который по этому случаю перешёл на их сторону. Рене, безусловно, сочувствовавший национальной монархии, начал тогда новое сближение с последним представителем арманьяков в этом районе, вокулёрским комендантом Робером де Бодрикуром, который с удивительной энергией и изворотливостью продолжал отстаивать для Карла VII свой округ. Но порывать с англо-бургиньонами открыто Рене не решался; после своего совершеннолетия он только оттягивал как мог возобновление клятвы вассала английскому королю. (Кончилось тем, что Рене смалодушничал окончательно и уступил и в этом – в момент, когда в действительности для малодушия уже не было оснований: он присягнул «королю Франции и Англии» ровно за два дня перед тем, как Жанна д’Арк взяла под Орлеаном крепость Турель.)
Все эти смешавшиеся и перепутавшиеся военные действия выражались главным образом в сожжении сёл и городов, в ограблении и избиении населения. Ввиду всеобщего разорения Рене был вынужден сократить наполовину налоги со своих «деревень, прилегающих к Мёзу», т. е. расположенных непосредственно на юг от Домреми. В 1425 г. в герцогстве Барском был установлен штраф за оставление в доме огня на ночь, «потому что в городе Билете бургиньоны, найдя в доме огонь, благодаря этому подожгли город». В 1424 г. в податных реестрах этого района упоминается на каждом шагу: такая-то земля «оценивается в ничто, потому что это время её обрабатывали очень мало по причине войны… Мельница оценивается в ничто, потому что разрушена… Доход от кур оценивается в ничто, потому что взят в залог» таким-то. И так далее.
В семье д’Арк вся эта обстановка переживалась тем более остро, что Жако должен был думать теперь не только о собственном хозяйстве, но и о всей деревне. Его односельчане прониклись к нему достаточным уважением, чтобы выбрать его «старшиной» (doyen). Это была третья по значению должность в коммуне – после мэра и эшевена.
Как отметил Фанк-Брентано, сельская организация старой Франции с её сходами и выборными властями во многом напоминала наш крестьянский «мир» дореволюционной России. На землях короны, где они не были крепостными, крестьяне сами поддерживали у себя порядок, сами чинили суд и расправу, сами собирали налоги. «Каждая французская деревня является столицей», – писал ещё кардинал Ришелье.
В качестве doyen’а Жако д’Арк должен был собирать сходы, оглашать распоряжения королевских и коммунальных властей, отвечать за стражу, а также за лиц, взятых под стражу, собирать налоги, смотреть за качеством хлеба, вина и иных продуктов, проверять меры и весы. Он неизбежно принимал участие во всех общих делах деревни в это на редкость трудное время. И впечатлительная маленькая девочка у его очага с самого раннего детства слышала всевозможные разговоры об общих делах.
По свидетельству «Парижского Буржуа», многие люди начинали говорить: «Продадимся хоть чёрту, лишь бы иметь мир». Вот поэтому, – отвечал Жерсон, – мира нет и быть не может: потому что люди так рассуждают. «Будем кричать о мире… Будем кричать о мире, как кричат „Воды!“ во время пожара»… Но о мире настоящем, который даётся Богом и приобретается в героическом служении Ему. «Мы немедленно получим мир, если везде будет царствовать любовь, которая ищет не собственной выгоды, чести и славы, а того, что угодно Богу». «Высший закон религии – повиноваться Богу и без колебаний бороться за правду и справедливость».
Жаннетта будет до самозабвения «искать того, что угодно Богу», и будет бороться за «добрый мир по воле Царя Небесного» до тех пор, пока не вскрикнет «Святой воды!» на костре.
Нужно при этом сказать, что если разрушения, убийства и измены в детстве окружали Жаннетту со всех сторон, то непосредственно она от них страдала сравнительно мало. Домреми долгое время отделывалось сравнительно дёшево. Правда, в одном документе 1423 г. говорится, что в деревнях Совиньи, Бриксе, Гре и Домреми «людей не осталось вовсе или почти вовсе». Но тут, очевидно, путаница: известно, что до 1428 г. жизнь в Домреми шла сравнительно нормально. Это была жизнь в постоянной тревоге, но без особых катастроф. Впоследствии, когда Жаннетта ушла по своему пути, на селе, по-видимому, стали даже говорить, что она-то и приносила счастье, что ради неё Бог хранил дом её родителей и их добро.
