Особенно часто люди, рассказывая о ней, упоминали мягкий женственный голос. По-видимому, это особенно запоминалось в ней.
Итак, Нуйонпон действовал вместе с Пуланжи. Они давили на Бодри-кура, который представлял, как-никак, королевскую власть: необходимо было получить хотя бы пассивное его согласие.
Совсем её игнорировать становилось для Бодрикура всё трудней и трудней. Однажды он ворвался в дом Катрин Леруайе вместе со священником Жаном Фурнье. Застав там Девушку, священник вооружился епитрахилью и обратился к ней со словами:
«Если ты благо – подойди, если зло – отойди».
Она подошла к нему, встала на колени и сказала:
«Я не боюсь, потому что я пришла по повелению Божию».
Но ей было обидно. Катрин Леруайе, описавшей нам эту сцену, она сказала потом, что этот священник, у которого она исповедовалась, мог бы не прибегать к столь крайним мерам. В то же время у неё было впечатление, что и после этого опыта Бодрикур не желал её знать.
Из одного – весьма тёмного – места обвинительного акта можно заключить, что Бодрикур однажды поставил ей также вопрос, вообще интриговавший весьма её современников: думает ли она когда-либо выйти замуж и иметь детей? Понять, что она ему на это ответила, очень трудно потому что её ответ прошёл через тройное искажение: сначала Бодрикуром, который всё понял превратно, затем какими-то враждебными ей «свидетелями», которые будто бы слышали об этом от Бодрикура, и наконец руанскими судьями. Дав обет девственности, она, конечно, могла ответить только, что замуж она не выйдет никогда. Но к этому она, может быть, добавила что-то вроде того, что её детьми будут король, император, папа. Бодрикур загоготал: «Так я хотел бы сделать тебе одного из них, раз они будут такими великими людьми, – мне самому будет тогда цена выше». А она— продолжает обвинительный акт— возразила: «Ни-ни, ещё не время. Святой Дух это сделает». При чтении же обвинительного акта она на этом месте заявила прежде всего: «Я отсылаю к тому, что уже говорила об этом», – но никаких заявлений на эту тему нет в протоколах допросов (которые вообще, безусловно, неполны); а затем она добавила: «Ия никогда не хвасталась, что у меня будет трое детей».
Она, конечно, не думала и не говорила, что физически родит через непорочное зачатие младенцев, которые потом будут управлять миром: как бы то ни было, её в первую очередь интересовало «святое королевство Французское», и тут никаких сомнений нет – она считала себя призванной «восстановить королевскую кровь», т. е. вернуть престол королевскому роду, идущему от Людовика Святого, и отнюдь не имела в виду дать Франции короля, рождённого от неё самой и Святого Духа. Но верно то, что к слабому, обездоленному наследнику французского престола, преданному своей родной матерью, у неё было действительно материнское чувство. Женщина средней руки, замыкающаяся в безразличии ко всему, что не есть её биологическое продолжение, способна только своему ребёнку давать то, что заложено в её материнской природе: самоотверженную любовь и жалость к живым существам, интуитивное знание того, что им нужно, неутолимую потребность помогать и служить, здравый смысл, не связанный условностями мужского мышления; Жанна же, сделав Бога высшим предметом своей женской любви и отказавшись от счастья иметь своих собственных детей, разрывалась от жалости и к дофину, и ко всему множеству «добрых людей», которые «все, начиная от семилетних детей, должны были погибать злой смертью», и к сиротам всех монастырских приютов, какие попадались ей на пути, и к раненым солдатам, французским и английским, и ко всему своему народу, и ко всем «бедным людям» во всём мире. Возможно, в силу этих неисчерпаемых и преображённых свойств своей материнской природы чистейшая 17-летняя девочка хотела быть в Духе Святом «мамой» всех тех, кто исторически несёт ответственность за сохранность жизни людей.
Ещё ничего не произошло, а слух о том, что в Вокулёре появилась святая девушка, уже дошёл до герцога Лотарингского, страдавшего тяжким и, кажется, не совсем приличным недугом. В надежде избавиться от напасти хотя бы чудом он послал за ней, выдав ей охранную грамоту. Всё, что она могла знать о роли герцога Карла II, никак не могло привлекать к нему её симпатии; тем не менее ей пришлось ехать к нему в Нанси. «Он меня просил излечить его, но я ему сказала, что ничего в этом не понимаю». Одна из свидетельниц Реабилитации, Маргерит Ла Турульд, рассказывает с собственных слов Жанны, что та рекомендовала герцогу вернуть его жену, которую он сбыл в места не столь отдалённые, а сам жил не таясь с некой госпожой Ализон.
«Я мало говорила с герцогом о своём путешествии (к дофину— С. О.). Всё же я попросила его дать мне в провожатые его сына (собственно, зятя, будущего „доброго короля Рене“ – сыновей у герцога не было. – С. О.) и ещё людей, которые привели бы меня во Францию; и сказала ему, что буду молиться Богу о его здоровье».
Может быть, она знала или смутно догадывалась, что Рене, в отличие от герцога, в глубине души всегда сочувствовал национальной монархии. Но менее удачный моментпросто невозможно было выбрать: как раз в это время герцог заставил своего долго колебавшегося зятя примкнуть к очевидным победителям – англо-бургиньонам. Он дал ей коня и немного денег и отправил назад в Вокулёр.
По дороге в Нанси она сделала крюк и посетила церковь Сен-Никола – дю-Пор – знаменитое место паломничества к Николаю-угоднику, издревле особо чтимому в Лотарингии. Если верить Катрин Леруайе, Лассар и Жак Ален, сопровождавшие её вместе с Нуйонпоном, уговаривали её пробираться оттуда прямо к королю, но она ответила, что так не годится: очевидно, она всё-таки хотела иметь «визу» от Бодрикура.
В Вокулёр она вернулась «около первого воскресенья поста», которое приходилось на 12 февраля. Больше она ждать не могла. И она вытребовала у Бодрикура письмо к королю. Каким образом? – надо честно сказать, что мы не знаем этого достоверно, так как вокулёрские свидетели ничего об этом не рассказали. В Орлеане, как видно из «Дневника Осады», впоследствии говорили, будто она прямо сказала Бодрикуру, что наступили последние сроки и что с дофином случилось большое несчастье недалеко от Орлеана: в этот самый день, 12 февраля, произошла катастрофа под Рувре.
Когда она прощалась со своими хозяевами, Анри Леруайе спросил её, не страшно ли ей. Она ответила, «что не боится солдат, потому что ей дан путь для её похода; и что если солдаты бродят по дорогам, то с нею Бог, её Господин, Который даёт ей путь к дофину, и что для этого она рождена».
Был вечер (на вражескую территорию проскользнуть надо было ночью). Во внутреннем дворе Вокулёрского замка собрался отряд из семи всадников. Здесь были Жан де Нуйонпон и Бертран де Пуланжи со своими слугами, возвращавшийся в Шинон королевский герольд Коле де Вьенн, какой-то стрелок по имени Ришар и ещё один совсем молоденький безусый мальчик в простой одежде. «С тех, кто меня сопровождал, Робер де Бодрикур взял клятву, что они меня проведут хорошо и верно. И он сказал мне на прощание: ступай, и будь что будет!» (как видно, он продолжал сомневаться в исходе всего предприятия; он, правда, дал ей на дорогу меч, но казённых денег не дал – все расходы оплатили из собственных средств Пуланжи и Нуйонпон).
