Маленькая кавалькада тронулась, направляясь на запад, и покинула Вокулёр через «Ворота Франции». Весна на севере Франции едва начиналась – это было в середине февраля, вероятно, 13-го числа, в год от Рождества Господа её Иисуса Христа 1429-й.
Примечания
О семье и пр. – её заявления на допросе 21 февраля и при чтении протоколов. Показания свидетелей из Домреми и Вокулёра: Pr. III.
Не следует удивляться тому, что она свой возраст указывает только приблизительно: за неимением метрических свидетельств в XV веке решительно все люди, исключая разве что представителей высшей аристократии, во всех официальных актах всегда указывают свой возраст «приблизительно». Таким образом, можно спорить о том, родилась ли Жанна в 1412 г. или на год, или на два раньше. Но, конечно, речь может идти о разнице примерно в год, а не больше. Все старания её «состарить» строятся в конечном счёте на показаниях Овиетты, которая заявила в 1456 г., что ей самой «приблизительно» 45 лет и что Жаннетта была года на три или четыре старше её. Если предположить, что Овиетте было на самом деле 42 года, а Жаннетта была на 3 года старше её, то это даёт приблизительно ту же цифру: 1411 г. И, во всяком случае, человеку в 40–45 лет легче спутать свой возраст и состарить себя на три года, чем человеку 24-летнему ошибиться на пять лет, говоря, как говорила Жаннетта: «Кажется, мне девятнадцать». При этом все современники помнят совсем молоденькую девушку, на вид 17–19 лет, самое большое – 20 (в 1431 г.). Ссылка на обратное указание «Bourgeois de Paris» неосновательна: у него тоже значится «17лет», а «27» было только по ошибке написано в одной из копий. Выходит, что просто по своему возрасту Жанна никак не могла быть дочерью Людовика Орлеанского и королевы Изабо, вопреки тому, что пытался доказать наш соотечественник И. П. Якоби и что с тех пор без конца повторяют за ним некоторые дилетанты, всё время обещая «новые доказательства», которых, однако, не появляется никогда. В книге И. П. Якоби (J. Jacoby: «Jeanne d’Arc, la Pucelie d’Orleans», ed. Mercure de France, 1932) антиисторично уже само заглавие: наименование «Pucelle d’ Orleans» было в первый раз применено к Жанне через сто лет после её смерти, притом в Испании, а во Франции оно появилось ещё позднее; и оно лишено всякого смысла, потому что мистическое прозвание, под которым её знали все её современники, – «Pucelle», «PuellaDei» – «Божья Девушка», «Служанка Божия»: герцоги Орлеанские тут вовсе ни при чём. И дальше – всевозможные фактические несообразности, на которые с полным основанием указывали много раз: в самом начале своего первого допроса она не боится заявить, с опасностью для жизни, что на некоторые вопросы она отвечать не будет, – но из своего происхождения она как раз никакой тайны не делает; герб с королевскими лилиями, на котором И. П. Якоби особенно настаивает, был дан не столько ей, сколько её братьям, которые уж никак не были «бастардами Франции» (к тому же Жиль де Рец одновременно также получил лилии в герб, и притом не три лилии, а «столько, сколько их может поместиться»); если бы Пуланжи, как уверял И. П. Якоби, был приставлен опекать «полупринцессу», то неужто он не осадил бы Бодрикура, когда тот стал в его присутствии разговаривать с этой «полупринцессой» так, как он с ней разговаривал? Но даже оставив в стороне вопрос возраста, все эти и прочие несообразности, мы не уйдём от главного: можно принять даже сложную, даже малоправдоподобную теорию, если она что-то объясняет; но теория И. П. Якоби не объясняет вовсе ничего. Незаконная дочь Людовика Орлеанского могла претендовать на место при дворе, а не на то, чтобы объявлять амнистию и вести войска. Жанна же пробралась в Шинон не для того, чтобы занять место при дворе, а для того, чтобы предпринять дело мессианского порядка. Были Голоса или не было Голосов? Н.П. Якоби, который, между прочим, любил её несомненно, сам отлично знал, что были. Но тогда всё дело в этом. Люди, которые целовали бы ручку незаконнорождённой принцессе Орлеанской и не подчинились бы ей никогда, повиновались Жанне, когда начинали верить, что она – Вестница Божия. И отдельные из ряда вон выходящие случаи в её жизни, которые, несомненно, имели место, и самый свет, который излучает её личность, были бы у «полупринцессы» не больше и не меньше удивительны, чем у крестьянской дочери. Думать же, что Голоса могли быть только у принцессы, а не у крестьянской девочки, – это уже какой-то марксизм навыворот (кстати сказать, в XV веке именно так рассуждал Зенон ди Кастильоне, говоря, что человек «такого низкого состояния», как Жанна, не мог иметь откровений от Бога).
Относительно обстановки, в которой росла Жаннетта, огромный материал собрал Симеон Люс; по своей документальной основе его уже указанный труд до сих пор остаётся классическим, несмотря на некоторое пристрастие автора к поспешным и порой совсем произвольным выводам. Отдельные новые данные о состоянии восточной окраины Франции приводит Гродидье де Матон: «Le Mystere de Jeanne d’Arc» (Felix Alcan, 1935). – Всё, что относится к местным условиям формирования личности Жанны, очень подробно изучил и очарование Домреми прекрасно передал Э. Энзлен: «Jeanne d’Arc, la bonne Lorraine» (ed. Berger-Levrault, 1929); можно лишь пожалеть, что автор счёл нужным добавить к этому очень слабо написанную общую биографию Девушки. См. также Жан Кольсон: «Domremy ou La vallee inspiree», ed. S.O.S., Paris, 1973. Этот труд католического священника особенно хорош тем, что, преодолев обычный католический страх имманентности, он сознательно показывает благодатную предопределённость этой долины, её пронизанность Божиими энергиями, что затем сказалось на Жанне.
Вопрос о том, на чьей земле она родилась, исчерпывающе разобран де Лиокуром (указ. соч.).
Жерсон, «Instruction des cures»: французский текст парижского издания 1557 г.
Жанна и францисканский орден: А. деСеран в «Revue d’Histoire franciscaine», 1931, VIII. О родстве св. Франциска с Бурлемонами см. Ж. Ж. Бруссон в предисловии к его книге «Les Fioretti de Jeanne d’Arc» (Flammarion, 1932) и, с другой стороны, M. Бофретон, указ. соч. (Appendice III).
Симеон Люс, «приписавший» её к францисканскому ордену, первым указал на совпадение её символики с символикой иезуитов, не упоминая, однако, о том, что эти последние были связаны не с францисканцами, а с августинцами; Габриэль Аното, склонявшийся скорее к августинской наследственности Девушки, странным образом также не заметил этого обстоятельства, которое упомянуто у Ф. Верне: «Spiritualite medievale» (Bloud et Gay, 1929).
Бр. Эгидий и Людовик Святой: «Les Fioretti de St. Franqois» (trad. De Wyzewa, 1920). «Наставления» св. Людовика – в издании мемуаров Жуэнвиля (N. de Wailly, 1872).
«Дерево фей» – допросы 24 февраля и 1 марта.
О своих видениях она рассказала главным образом на допросах 22, 24 февраля, 1,3, 12 и 14 марта.
О беженцах: «Bourgeois de Paris».
Попытка де Лиокура (указ, соч.) перекроить всю хронологию домремийского периода не выдерживает критики. Налёт д’Орли он относит уже к 1423 г., чего не могло быть, так как логовом д’Орли был в это время замок Дулемон, которым он овладел только в начале 1425 г. (см.: Кольсон, указ, соч., с. 30). И совсем непонятно, почему крестьяне Домреми бежали бы в Нефшато сразу же после этого благополучно окончившегося налёта, как того хочет Лиокур. Верно то, что есть противоречие между заявлением самой Жанны, сказавшей, что она пробыла в Нефшато дней 15, и показаниями на процессе Реабилитации пяти свидетелей, определивших длительность этого пребывания в 3–4 или 5 дней. Другие свидетели из Домреми говорят только «короткое время», а в подавляющем большинстве, упоминая о самом факте, никак не определяют его длительности. Но все поголовно они говорят, что Жаннетта была там только со своими родителями. Вопреки Лиокуру, совершенно невозможно предположить, что это было сразу после налёта д’Орли и что в 1428 г. Жаннетта вторично, и притом одна, была у той же Ла Русс в Нефшато, чтобы оттуда отправляться в Туль для церковного суда со своим непрошеным женихом. Раз уж она в этом вопросе ослушалась своих родителей, то убегать прямо в Туль ей было, наверно, не сложней, чем через Нефшато! И не могли же в Домреми так никогда и не узнать об этом вторичном её появлении в Нефшато… Кроме того, возраст свидетелей 1456 г. показывает, что бегство в Нефшато произошло достаточно поздно, чтобы они все его помнили. Верно, что в 1428 г. дело не дошло до осады Вокулёра, но тревога была достаточно серьёзной, чтобы крестьяне именно в этот момент бежали в укрытое место. И не удивительно, что после возвращения деревня оказалась разгромленной и церковь сожжённой: хотя главные неприятельские силы сюда и не дошли, всевозможных шаек, бродивших по этому району и способных наброситься на покинутое село, было сколько угодно. Остаётся признать, что относительно точной длительности пребывания в Нефшато кто-то ошибся, и удовольствоваться тем, что оно было недолгим и, конечно, в 1428 г.
