Общую атмосферу вокулёрского этапа прекрасно воссоздал Анри Батафль: «Le Depart de Jeanne d’Arc» (Vaucouleurs, 1945), – хотя в некоторых деталях я с ним согласиться не могу.
Кордье, проглядев «личность», в объяснение хода событий вынужден здесь, как и в других местах, нагромождать догадки и строить теории, одну сложнее другой. Действительный ход дела очень прост: своей очевидной, бросающейся в глаза чистотой и святостью, своей абсолютной, заразительной верой в своё призвание семнадцатилетняя девочка убедила целый ряд людей в том, что её на самом деле посылает Бог. Ничего другого в Вокулёре не было, но это было.
Кордье это проглядел; зато он заметил, что 24 января Рене Анжуйский написал из Понт-а-Муссона герцогу Лотарингскому письмо «неизвестного содержания», 29-го написал Бодрикуру другое письмо, тоже неизвестного содержания, а потом поехал в Нанси, «приблизительно» в то время, когда там находилась Девушка. Происшествия как будто совершенно банальные: мало ли о чём Рене мог писать своему тестю, мало ли о чём он мог писать Бодрикуру, и почему бы ему было не поехать в Нанси, куда он наезжал весьма часто в качестве наследника герцогства Лотарингского; но Кордье догадывается: значит, Бодрикур заинтересовал Рене этой визионеркой и, «вероятно», через Рене снёсся с Шиноном. Всё это не только противоречит полностью собственному показанию Девушки о её поездке в Нанси: Кордье забывает ещё сказать, что Рене как раз в это время решил присягнуть английскому королю. Но если бы даже всё это было верно, вопрос в конце концов опять упёрся бы во всё то же самое: почему Рене принял эту «визионерку» всерьёз настолько, чтобы рекомендовать её Шинонскому двору.
О её наружности наиболее подробно говорят д’Алансон и д’Олон. Филипп Бергамский: Pr. IV. «Пророчество Энгелиды»: Pr. V— См. также: Адриен Арман, «Jeanne d’Arc, ses costumes» (Ernest Leroux, 1929).
В вопросах хронологии ухода я опираюсь в основном на исследование Буассонада «Une etape capitale de I’histoire de Jeanne d’Arc» в «Revue des Questions Historiques» (1930), который показал, что если принять старую теорию (отъезд из Вокулёра 23 февраля – приезд в Шинон 6 марта), то дальше никак не получается шести недель, в действительности прошедших между началом дознания в Шиноне и решением Комиссии в Пуатье; к тому же самый старый источник, Грефье де Ла Рошель, хорошо информированный именно об этом периоде, указывает 23 февраля как дату её приезда в Шинон.
Относительно покрытия дорожных расходов: показание Жана де Нуйонпона.
IV
«Я хотела бы, чтобы все слышали Голос так же хорошо, как я».
«Повсюду, кроме мест, обнесённых стенами, земля была разорена и опустошена, и жить трудом своих рук стало до такой степени ненадёжно, что многочисленные крестьяне, движимые отчаянием, оставляли плуг и становились разбойниками. Днём они рыскали по лесам, как дикие звери, внезапно нападая на путешественников, отнимали у них одежду и деньги и подвергали их всевозможным пыткам, требуя выкупа, или убивали их без пощады. По ночам они врывались в дома, выталкивали людей через окна или ещё как-нибудь, часто голыми, и спокойно грабили жилище». Так монах из Сен-Дени описывает состояние страны, по которой маленькому отряду предстояло пройти 400 километров, от Вокулёра до королевской ставки в Шиноне.
Не менее опасны, чем этот разгул анархии на дорогах, были и «места, обнесённые стенами», – укреплённые пункты, находившиеся в руках неприятеля. Надо было дойти до самой Луары, чтобы попасть в район, признававший «буржского короля» (причём на дорогах и здесь грабили также, как везде). Отряд передвигался часто по ночам, стараясь как можно меньше привлекать внимание бургиньонов на стоянках, в городах или в монастырях. Не удивительно, что Нуйонпон и Пуланжи были крайне встревожены. Но Девушка была совершенно спокойна, совершенно уверена в успехе.
«Я часто слышала тогда мои Голоса… Когда я должна была отправиться к моему королю, мне было сказано моими Голосами: иди смело, когда ты будешь перед королём, он получит верный знак, чтобы принять тебя и поверить».
По словам её спутников, она говорила им, «что они не должны бояться ничего, что у неё было повеление это сделать, что её братья из рая говорят ей, как она должна действовать», и что «дофин окажет им добрый приём». Этим людям, делившим с нею опасность, она впервые довольно откровенно рассказывала о своих видениях, о том, «как уже четыре года или пять лет её братья из рая и её Господь, то есть Бог, говорили ей, что она должна пойти на войну на помощь королю Франции».
Много раз она им говорила в дороге, что «хорошо было бы пойти к обедне». А они, стараясь как можно меньше появляться на людях, приходили в ужас от этого намерения и только два раза уступили ей – в монастыре Сент-Юрбен и в Осерре.
На остановках она спала между ними, завернувшись в плащ, не раздеваясь, «застёгнутая и зашнурованная». Пуланжи говорит, что он заранее опасался, как бы ему не пришли грешные мысли, – и заявляет под клятвой, что нет, не приходили никогда. То же говорит про себя Нуйонпон.
Одна женщина, Маргерит Ла Турульд, опрошенная в 1456 г., рассказала со всякими фантастическими подробностями, якобы со слов спутников Девушки, что, выступая из Вокулёра, они имели на неё самые гнусные виды и только потом покорились её чистоте. Рассказ этот совсем несуразен в приложении к Нуйонпону и Пуланжи: оба явно поверили в Девушку ещё раньше. Если это не просто выдумка, то это, вернее всего, отголосок и некоторое подтверждение рассказа о первоначальной реакции Бодрикура.
Целый ряд свидетелей говорит о том, что мужчины инстинктивно склонялись перед чистотой этой девушки. Обращалась она с ними совершенно просто, без малейшей аффектации; правда, она реагировала как молния, как Афина Паллада, т. е. рукоприкладством, если кто-либо из них позволял себе намёк на что-нибудь лишнее. Но прежде чем пришли ужасные дни и ночи заточения, ей почти никогда не случалось к этому прибегать. «Хотя она была молоденькой девушкой, красивой и хорошо сложенной, – говорит её оруженосец д’Олон, – и я не раз видел её сосцы и её голые ноги, когда помогал ей надевать латы или перевязывал её раны, я никогда не ощущал плотской похоти по отношению к ней, и так было со всеми её людьми, судя по тому, что они мне говорили и повторяли не раз». То же самое «с удивлением» говорят про себя и другие свидетели. Оруженосец короля Гобер Тибо уточняет:
«Я слышал от ратных людей, постоянно бывавших с Жанной, что… иногда они ощущали к ней плотское влечение, но никогда не смели дать ему волю, им казалось немыслимым её возжелать; и часто, когда они говорили между собою о плотском грехе и произносили слова, разжигающие кровь, как только они её видели и она к ним приближалась, они больше не могли об этом говорить, и их плотские увлечения сразу прекращались».
Жанна была красивой и очаровательной девушкой, и все встречавшиеся с ней мужчины это чувствовали. Но это был эрос самый подлинный, т. е. самый высокий, преображённый, девственный, возвращённый в то состояние «Божьей любви», которое отметил Нуйонпон у себя самого.
Так пробирались они десять дней. Наконец, перейдя через Луару у Жьена, они вступили в сопротивлявшуюся зону и на одиннадцатый день остановились в деревушке Сент-Катрин-де-Фьербуа – знаменитом месте паломничества к одной из небесных руководительниц Жанны. «Там я пошла к трём обедням в один день» (она возмещала своё воздержание за всё время перехода). «И я послала письмо моему королю; я ему писала, что посылаю к нему, чтобы знать, могу ли я войти в город, где он находился; и что прошла сто пятьдесят миль, а то и больше, чтобы быть с ним и прийти ему на помощь; и что я знала много хорошего для него. Кажется, в этом письме было даже сказано, что я сумею узнать короля среди всех других» (последняя фраза, не очень уверенная, перекликается с постоянными расспросами судей о том, каким образом она узнала Карла VII).
