* * *
Приём у короля состоялся 25 или 26 февраля. Она шла в озарении, окружённая своими видениями: «Я была в своей комнате, у одной женщины, недалеко от Шинонского замка, когда ангел пришёл. Тогда вместе пошли к королю, он и я. И с ним были другие ангелы… Час был поздний».
Людовик Бурбонский, граф де Вандом, ввёл её в зал, наполненный сотнями людей, «освещённый едва ли не пятьюдесятью факелами».
По словам Гокура, коменданта Шинонского замка, она прошла через эту толпу «очень скромно и просто», направляясь прямо к Карлу VII.
«Когда я вошла в палату моего короля, я узнала его среди других по указанию моих Голосов».
Говорят, что её пытались сбить, выдавая ей за короля других людей. Во всяком случае, согласно показанию Симона Шарля, Карл VII, отнюдь не блиставший своей наружностью, нарочно стал в стороне для проверки её «сверхъестественных свойств» (или незаметно вошёл из соседней комнаты, по версии Грефье де Ла Рошеля, который непосредственно регистрирует первые сведения, полученные из арманьякского «центра»).
Подойдя к Карлу VII, она встала перед ним на колени.
По словам Гокура, свидетеля этой сцены, и с другой стороны – её духовника Пакереля, ссылающегося на то, что она рассказала ему сама, она в общем повторила то, что говорила уже раньше:
«Благородный дофин, меня зовут Девушкой Жанной. Я послана к вам Богом помочь вам и вашему королевству. И объявляет вам Царь Небесный через меня, что вы будете помазаны и венчаны в Реймсе и будете наместником Царя Небесного, Который есть Король Франции».
А затем попросила разрешения поговорить с ним без свидетелей.
Тогда молодой претендент остался с ней наедине (может быть, это произошло не в тот же день, а только на следующий, при новом приёме). Разговор тянулся долго – два часа, судя по тому, что Дюнуа со слов самого Карла VII рассказывал Базену. Когда же король вернулся к толпе придворных, он сиял. И он верил.
А Девушка, по её словам, «ушла в маленькую часовню. И много раз благодарила Бога и несколько раз я встала на колени». Только здесь озарение кончилось. «Ангел оставил меня, когда я была в маленькой часовне; и я была очень огорчена его уходом и плакала. Я охотно ушла бы вместе с ним, то есть моя душа!»
Карл VII был кем угодно, только не энтузиастом, и никто из современников не сомневался в том, что во время этого разговора произошло нечто исключительное. Иначе действительно совершенно невозможно понять, почему маленькую крестьянскую девочку, которую король за несколько часов перед этим едва согласился принять, вдруг поселили в королевском замке, почему Карл VII на следующий день завтракал с нею в самом тесном ближнем кругу, почему из-за неё подняли на ноги высшие государственные и церковные органы и затем, заручившись их согласием, дали ей широкое военное и политическое поле действий.
Д’Олон, оруженосец Девушки, лично не присутствовавший в этот день в Шиноне, но принявший участие в последующих заседаниях Королевского совета, показал по этому поводу:
«После того как эта Девушка была представлена королю, она имела с ним тайный разговор и сказала ему некоторые тайные вещи; какие, я не знаю; знаю только, что вскоре после этого король созвал некоторых людей из своего совета, среди которых был я. И тогда он объявил им, что эта Девушка сказала ему, что она послана ему Богом помочь ему в освобождении его королевства». Д’Олон добавляет, что после этого было решено подвергнуть её испытанию церковной комиссией.
Сама она показала на процессе то же самое – она сначала дала тайный «знак» королю и затем была подвергнута рассмотрению церковной комиссией:
«Прежде чем поверить в меня, мой король получил знак… И клирики из его сторонников пришли к заключению, что во всём этом не было ничего, кроме добра».
Начиная с этого момента множество людей во Франции и в Европе говорят и пишут о «знаке». Уже в конце апреля один из служителей Карла де Бурбона сообщает в Лионе советнику герцога Бургундского Ротселару, что она «сказала королю некоторые вещи, которые он держит в тайне». Со своей стороны, Грефье де Ла Рошель узнаёт из арманьякского центра летом 1429 г., что она «тайно сказала королю некоторые вещи, которые очень его поразили». Почти одновременно Ален Шартье пишет: «Никто не знает, что она ему сказала, но несомненно, что король при этом словно преисполнился Духа Святого и испытал необычайное восхищение». А раньше, в начале мая, из Брюгге ещё определённее сообщали в Венецию: «Могу вам сказать, что при посредстве этой Девушки дофин имел видение, чем мы все потрясены, и я, и другие»; и далее, в начале июля: «Девушка объявила дофину, что всего этого не должен знать никто, кроме Бога и его самого».
Итак, согласно этим первым известиям: она сказала королю нечто тайное – король сам при этом пережил некое необычайное состояние, – и она запретила ему обо всём этом говорить.
Руанских судей данный вопрос интересовал в первую очередь. Но Девушка наотрез отказывалась открыть им эту тайну. На допросе 24 февраля она заявила:
«Я получила великие откровения о моём короле, которыхя вам не скажу… Мои Голоса велели мне сказать некоторые вещи королю, а не вам».
И вновь, уже 1 марта:
«Я вам уже говорила, что не скажу вам того, что касается нашего короля. Того, что касается нашего короля, я вам не скажу».
Но несмотря на своё явное нежелание вдаваться вообще в подробности этой знаменитой встречи, она сказала им уже на втором допросе, 22 февраля, то же самое: во время этого разговора не только она сама была в озарении, и король получил откровение не только через неё – он сам также имел видение.
«Прежде чем король допустил меня до дела, ему были явления и дивные откровения… Наши сторонники узнали очень хорошо, что Голос был мне послан от Бога, они видели и узнали этот Голос – я знаю это очень хорошо. Мой король и некоторые другие слышали и видели Голоса, приходившие ко мне» («удостоились телесными глазами видеть сошествие Духа», как сказал о точно таком же случае преп. Серафим Саровский).
И далее, на допросе 27 февраля: король поверил «потому, что были знаки» (во множественном числе).
Таким образом, согласно её заявлениям на первых допросах, нужно различать две стороны шинонской тайны: «откровение», которое Девушка «сказала» королю, и «явление», которое «видел» он сам.
Брошенная своим королём, с перспективой пытки и сожжения на костре, она так никогда и не высказала судьям «откровений, касающихся короля Франции, а не тех, кто меня допрашивает» (по её выражению на допросе 27 февраля). Но она скоро поняла во время процесса, что не может вовсе молчать о шинонской встрече, она боялась вообще, что физически не выдержит пытки (это видно из её заявления, которое она сделала, когда её привели в застенок), – и начиная с допроса 10 марта она, ничего не говоря о «тайне короля», постепенно рассказала о его видении, прося при этом «разрешения у святой Екатерины». И потом, когда допросы были уже кончены, при чтении обвинительного акта (в ответ на статью 60) она заявила:
