Против этой Девушки, излучавшей совершенно необыкновенную силу, англичане – если они действительно не хотели оставить Францию, – могли сделать только одно: объявить её еретичкой, да ещё и объявить еретиками «всех, кто поверил её словам». Готовый инструмент для этого был у них под руками: они немедленно запросили мнение Парижского университета об этой наглой девчонке, которая вдруг явилась опрокидывать все здание, возводившееся интеллектуальным «мозгом» Европы. И тем временем задержали её герольда Гюйена с намерением сжечь его, как еретика, коль скоро Университет выскажется. А ей дали знать, что сожгут и её, если только возьмут её в плен.
Насколько можно понять из очень путаных и противоречивых рассказов, этот ответ ей привёз её второй герольд, д’Амблевиль, посланный из Орлеана. По словам одного из орлеанских жителей, д’Эбаи, у неё, однако, была уверенность, что с герольдами «ничего не случится». Посылая второй раз д’Амблевиля требовать освобождения Гюйена, она будто бы сказала ему, «чтобы он смело возвращался к англичанам, что они не сделают им обоим ничего и что его товарищ тоже вернётся целым и невредимым». А если верить «Хронике Девушки», которая воспроизводит в точности тот же рассказ, у неё мелькнула новая мысль – предложить Тэлботу «Божий суд», единоборство с нею одной, и этим избежать общего кровопролития; она будто бы добавила д’Амблевилю:
«И скажи Тэлботу, что если он вооружится, я вооружусь тоже, и пусть он встретится со мной перед городом; и если он сможет взять меня в плен, пусть он меня сожжёт, а если я одолею, пусть они снимут осаду и уйдут в свою страну».
Факт тот, что с герольдами ничего не случилось. Бастард Орлеанский пригрозил репрессиями над английскими пленными, после чего англичане выпустили, по одной версии, обоих герольдов, по другой версии – одного д’Амблевиля, а Гюйена продолжали держать, но через несколько дней, не дождавшись ответа Сорбонны, бросили его при своём отступлении из-под Орлеана.
Больше Девушка герольдами не рисковала. Но она не перестала упрашивать англичан уйти без боя – только она переменила метод и стала это делать, рискуя собой. В тот же день, когда был получен ответ Тэлбота, она под вечер вышла к тому месту, где мост через Луару был сломан перед английским фортом Турель, и стала кричать англичанам, чтоб они ушли в свою страну. В ответ они крикнули ей: «Скотина!» – и повторили, что сожгут её. Но на следующий день она в другом месте повторила тот же манёвр, конечно, с тем же результатом.
Надо было быть очень наивной девочкой, чтобы думать, что англичане в самом деле могут уйти сами. Нос тех пор как эту девочку сожгли, до чего же нашему миру её не хватает со всей её наивностью и с её несказанной красотой.
Во всяком случае, она знала теперь, что должна сражаться. Когда Бастард 1 мая решил ехать в Блуа и присмотреть за тем, чтобы армия действительно вернулась в Орлеан, «она едва на это согласилась и едва согласилась ждать».
Бастард покинул Орлеан с небольшим отрядом, в состав которого вошёл и оруженосец Девушки д’Олон. Чтобы дать ему возможность пройти, она вышла с верховыми людьми из города и показалась перед английскими укреплениями, закрыв кружную дорогу через лес, по которой двинулся Бастард.
Вернувшись без боя в Орлеан, она поехала верхом по городу, чтобы показаться народу: «орлеанцам так хотелось её видеть, что они чуть не взламывали дверь дома, где она жила», – говорит «Дневник Осады»; «по улицам, где она проезжала, собиралось столько людей, что по ним едва можно было пройти; народ не мог на неё наглядеться». И на следующий день, 2 мая, когда она поехала осматривать расположение англичан, народ опять «бежал за нею толпой».
Всем и каждому она повторяла: «Надейтесь на Господа, и Господь поможет – Господь послал меня к вам». 3-го она пошла с крестным ходом, устроенным, чтобы вымолить спасение городу. Она показывалась народу, как видно, сознательно, разговаривала с кем могла – и в то же время, по собственным словам свидетелей, люди чувствовали, знали, что она «больше любит одиночество», «предпочитает быть одна».
«Простая и совсем молоденькая девушка», «такая простая, что даже удивительно», – говорят о ней эти орлеанские свидетели, опрошенные на процессе Реабилитации. А «разговаривать с ней было великим утешением». Много сообщений сходится на том, что вообще она говорила мало и «терпеть не могла праздной болтовни». Но «когда она говорила, она говорила хорошо». Гокур и другие, отметившие это обстоятельство, могли бы на нём и не настаивать: достаточно прочесть запись её ответов на процессе.
«Хроника празднования 8 мая» передаёт один из таких разговоров, происходивших в Орлеане. Некий служитель церкви Жан де Маскан, «муж добрый и весьма учёный», спросил её:
– Дочь моя, вы пришли снять осаду?
– Видит Бог, да!
Он стал тогда объяснять ей всю трудность этого дела.
– Нет ничего невозможного для силы Божией, – сказала она.
Шарлотта Буше, дочь казначея герцога Орлеанского, у которого Жанна жила в доме (одном из лучших в городе), рассказывает, как она много раз успокаивала её мать, говоря, что осада непременно будет снята и всё будет хорошо. Шарлотта была в это время девятилетней девочкой и спала в одной постели с Жанной, которая осталась у неё в памяти «образцом чистоты и скромности». Надо пояснить, что таков был обычай: почётных гостей полагалось укладывать спать с кем-либо из членов семьи. Иной раз эта честь могла быть и не так уж приятна. По словам Симона Бокруа, Жанна всегда старалась устраиваться так, чтобы спать не со старухами.
Нужно ясно представить себе эту орлеанскую атмосферу, всю пронизанную её излучением, чтобы понять, почему Бастард, командующий обороной города, уезжая в Блуа, уже должен был уговаривать её ждать его возвращения. При желании она уже могла повести куда угодно городское ополчение и немало ратных людей, «исповедавшихся и приведённых в состояние благодати».
4 мая Бастард вернулся и вместе с новым обозом продовольствия привёл из Блуа если не всю армию, то значительную её часть – около 3000 человек. На рассвете Девушка с войсками вышла ему навстречу, и опять англичане не сделали ничего. Армия беспрепятственно вошла в Орлеан.
События начинали стремительно развиваться. Д’Олон, также вернувшийся из Блуа, едва успел позавтракать с Девушкой в доме Буше, как к ней пришёл Бастард и сообщил, что получены сведения о приближении английских подкреплений под командованием Фастольфа. (Известие было неверно: Тэлбот действительно ждал подкреплений и, вероятно, поэтому предпочитал пока никак не реагировать на то необычайное, что происходило у арманьяков, но эти подкрепления опоздали.)
Девушка откликнулась мгновенно:
«Бастард, Бастард, я требую, чтоб ты дал мне знать, как только узнаешь о приходе Фастольфа. Если он пройдёт так, что я не буду об этом знать, – я тебе голову оторву!»
Бастард обещал. Но несмотря на впечатление, которое она на него произвела при первой же встрече, он всё-таки не считал нужным сообщать о ближайших, непосредственных намерениях командования семнадцатилетней девочке, которая в конце концов никак ещё не проявила себя на войне. И можно думать, что Режинальд Шартрский, вместе с ним приехавший в Орлеан, со своей стороны рекомендовал ему эту осторожность.
