После ухода Бастарда, продолжает свой рассказ д’Олон, она прилегла отдохнуть рядом с Шарлоттой Буше и заснула. Сам д’Олон, усталый с похода, также заснул на диване. Вдруг она вскочила с постели и разбудила его, вскрикнув: «Мой Совет велит мне идти на англичан – только я не могу понять, должна ли я идти на их укрепления или против Фастольфа!..» В это время на улице раздался крик: «Англичане бьют наших!» – «Моё оружие! Моего коня!» – закричала она. И начала упрекать своего пажа, который, по собственным его словам, также прикорнул в нижнем этаже и ничего не понимал спросонья. «Скверный мальчишка, – говорила она ему, – почему ты мне не сказал, что льётся французская кровь?» Он бросился за её конём. Д’Олон не успел оглянуться, как она была уже в латах, в седле. Через окно ей просунули её знамя, которое она чуть не забыла в спешке. Она поскакала через весь город – «так, что искры летели из-под копыт», – к Бургундским воротам, по направлению к форту Сен-Лу. Вспрыгнув на коня, Д’Олон помчался за ней, но нагнал её уже только у ворот.
Командование решило воспользоваться приходом главных сил и овладеть самым восточным из английских укреплений правого берега фортом Сен-Лу, – может быть, потому, что основная масса английских войск была перед этим стянута на западе, у дороги из Блуа. И эту операцию планировалось провести упорядоченно, по всем правилам военного искусства, без посторонних вмешательств.
Штурм форта Сен-Ay начался успешно, арманьяки овладели было внешними укреплениями. Но затем – в отсутствие «посторонних вмешательств» – всё пошло по обыкновению. Небольшой английский гарнизон дрался великолепно, и войска «буржского короля» ещё раз не устояли.
У Бургундскихворот Девушка увидала первых раненых и сказала нагнавшему её д’Олону, что «от вида французской крови у неё всегда волосы встают дыбом».
Дальше она натолкнулась на беспорядочно откатывавшиеся войска. Она их остановила и повела на новый приступ, велев объявить, чтоб никто не смел трогать церковное имущество, находившееся в развалинах монастыря Сен-Лу.
Три часа продолжался ещё бой. И тут люди в первый раз увидали то, что рассказывает де Терм: «В этих боях (под Орлеаном. – С. О.) Жанна вела себя так, что лучше вести себя на войне невозможно; все полководцы удивлялись её доблести, энергии и тяготам, которые она переносила». В первый раз ратные люди и ополчение услыхали, как семнадцатилетняя девочка кричала им: «Во имя Божие – смело вперёд!» – и увидали, как она «шла сама» со своим знаменем в руке. И с этого дня они шли за этим знаменем, которое ещё прежде начало им казаться святым, и шли только за ним.
Тем временем Тэлбот спешно двинул войска из других укреплений на помощь форту Сен-Лу. В Орлеане забили в набат, другие арманьякские силы вышли из города и преградили путь английским подкреплениям.
Бесконечная война к этому времени достигла уже такого ожесточения, что городские ополчения избегали брать пленных. Но Девушке удалось вырвать из их рук группу англичан, которые вышли сдаваться, переодевшись со страху в церковные облачения, остававшиеся в ризнице бывшего монастыря.
А когда бой кончился, над умирающими из обоих лагерей склонялась Девушка с полными слёз глазами. Она становилась возле них на колени, поддерживала им голову, звала к ним священников и шептала за них последние молитвы.
Орлеан встретил её колокольным звоном. Но ей было не до того. Она бросилась к Пакерелю исповедоваться. А затем приняла ряд решений: на следующий день, в праздник Вознесения, она не будет сражаться; она причастится сама и скажет всем солдатам, чтобы они тоже говели в этот день, – иначе она не пойдёт с ними в бой и вообще с ними не останется.
Так прошёл в Орлеане день 5 мая. Утром она причастилась, и множество людей последовало её примеру. Она начинала давать приказы и велела объявить, чтоб впредь никто не смел идти в бой не исповедавшись и чтоб проституток в армии больше не было.
А затем она продиктовала Пакерелю письмо – новое письмо англичанам. По обломкам моста она пробралась к Турели и послала это письмо со стрелою.
Пакерель так передаёт его содержание (или он сохранил для себя копию?):
«Иисус Мария. – Вы, английские люди, не имеющие никакого права в королевстве Французском, Царь Небесный повелевает вам и говорит через меня, чтоб вы сдали ваши крепости и вернулись в вашу страну, или я так ударю на вас, что вы это запомните навсегда. Я пишу вам в третий и последний раз и больше писать не буду. Жанна Девушка».
И приписка: «Я послала бы вам это письмо более пристойным способом, если бы вы не держали моих герольдов. Но вы держите одного из них по имени Гюйен. Верните мне его, и я отдам вам некоторых из ваших людей, взятых в плен в форте Сен-Ay, они не все погибли».
Говорят, что, посылая это письмо, она крикнула вдобавок:
«Если вы хотите вернуться живыми в Англию, не плюйте на волю Царя Небесного, – чтоб каждый король был у себя дома!»
По словам Пакереля, они ей ответили простым и совершенно ясным французским словом, которое по-русски начинается на букву «б». Она горько заплакала. Но вернувшись в Орлеан, она сказала Пакерелю, что её утешили её видения.
Но его же словам, она сказала ему уже накануне, что в пять дней осада Орлеана будет снята.
* * *
Во второй половине дня состоялся военный совет, на котором было решено начать на следующий день операции против английских укреплений левого берега. По рассказу Жана Шартье, это решение было сначала принято без неё; потом её вызвали, и Режинальд Шартрский предложил ей только атаковать на следующий день с городским ополчением западные английские форты, т. е., в его представлении, произвести диверсию; но она почувствовала недоговорённость и потребовала, чтоб ей сказали всё; было будто бы очень шумно, она ходила взад и вперёд и не желала сесть, пока Бастард Орлеанский не сообщил ей основного плана – атаковать главными силами левобережные английские форты; этим она удовлетворилась. И никакой диверсии против западных укреплений на следующий день затевать не стала: пошла вместо этого сама туда, где должна была решиться судьба города. С другой стороны, «Дневник Осады» говорит только о военном совете «с участием Девушки и представителей города» и о решении атаковать на следующий день укрепления южного берега. Между этими версиями нет противоречия: вполне понятно, что представителей города должны были вызвать одновременно с Девушкой, поскольку городскому ополчению поручалось вместе с ней произвести вылазку против западных фортов, – и тут в результате скандала, о котором говорит Шартье, выяснилось решение атаковать левобережные укрепления, а проект диверсии вообще был забыт. И «Дневник Осады» продолжает: приготовления для штурма левобережных фортов «велись с вечера с такой энергией, что ранним утром всё было готово и об этом тогда же сообщили Девушке».
Из всего этого явствует, главным образом, то, что она явочным порядком становилась «вождём на войне» и что город теперь обо всём докладывал ей.
С вечера она попросила Пакереля встать утром как можно раньше – она хотела у него исповедаться перед боем. Так она отныне делала всегда.
