В те самые дни, когда взоры всей Франции были обращены к Реймсу, из Пуату сообщали, что в небе были видны всадники в латах с обнажёнными мечами, мчавшиеся на белом коне, окружённые пламенем, которое, однако, до них не касалось. Вся Франция ощущает на себе силу Божию, «которая вдохновила и исполнила смелостью слабое и нежное женское тело, всю жизнь пребывающее в чистоте, дабы никто не приписывал себе плоды всемогущества Божия», отмечает «Хроника Турне».
В Реймсе, пишет Энеа-Сильвио Пикколомини, особенно подробно информированный именно об этом периоде, «люди, ещё недавно смотревшие на дофина как на врага, теперь его приветствовали как отца, с великой любовью и почётом. Они теснились вокруг Девушки, чьё самое имя казалось им как бы божественным».
Она встретилась здесь с отцом. Жако д’Арк, явившись на коронацию, больше не думал топить свою дочь за то, что она убежала из дому к солдатам. Он, очевидно, рассказал ей о матери, о домашних делах, о всей деревне, в которой он был старостой, рассказал о житье-бытье и особенно о горестях её старых друзей. Через 12 дней после коронации, 31 июля, коммуны Домреми и Гре были «на вечные времена» освобождены королём от налогов «по просьбе дорогой нашему сердцу Девушки Жанны».
Жако почувствовал себя в Реймсе так хорошо, что задержался там до начала сентября, ещё долго после того как его дочь ушла дальше. 5 сентября Реймский городской совет постановил «оплатить его расходы и дать ему лошадь для возвращения домой».
Вместе с отцом она встретила в Реймсе и других близких, также явившихся на коронацию, – дядюшку Лассара и своего крёстного отца Жана Моро, которому подарила свою одежду красного цвета. Ещё раньше, перед вступлением в Реймс, в Шалоне она встретила других земляков, в том числе Жерардена д’Эпиналя, и, по его словам, сказала ему между прочим: «Я не боюсь ничего, кроме предательства».
* * *
Представим себе ещё раз конкретно, как всё происходило до этого момента.
С начала и до конца её официальное положение остаётся неясным: она не главнокомандующий, не канцлер и не любовница короля, какой впоследствии будет Агнес Сорель. В её время эта неопределённость стесняла, впрочем, меньше, чем стесняла бы теперь: напомним, что средневековая Франция жила вообще с очень размытыми юридическими и административными формами, а часто обходилась без них вовсе. Сам королевский Совет представляет собой учреждение почти семейное, без строго очерченных функций и без определённого состава: в нём участвуют то одни лица, то другие, и если мы знаем два случая, когда Девушка принимала участие в Королевском совете, то это не значит, что она принимала в нём участие только два раза, и не значит также, что её всегда вызывали на Совет.
Анатоль Франс понял совершенно правильно, что «функция», которая признаётся за ней более или менее официально, – это «функция» святой. Весь вопрос в том, что в эту «функцию» входило.
Франс рассуждал: она была святой – следовательно, она видела то, чего нет, и не видела того, что есть; следовательно, не она действовала, а ею действовали, возили её с собою как талисман.
Сорок лет спустя Кордье предпринял попытку исправить теорию Франса и привести её в большее соответствие с фактами: Кордье понимает, что она не была полуидиоткой, признаёт, что у неё была совершенно здоровая психика, «несмотря на галлюцинации», и огромная активность. Он её определяет как личность «пророческого склада».
Совершенно бесспорно, что современники смотрят на неё именно так: святая пророчица, «сивилла Франции», посланная и вдохновенная Богом («лжесвятая» и «лжепророчица», по толкованию врага). Она действует «в области веры». Остаётся понять, что такое «область веры», в которой она действует, и на что эта область распространяется.
Кордье считает априори, что не может быть и речи о вмешательстве в развитие событий «мифических персонажей Ветхого Завета», архангелов Михаила и Гавриила или «женщин, умерших на несколько столетий раньше». Но не об этом сейчас речь. «Святая» и «пророческая личность», как и религиозная вера вообще, суть, как бы то ни было, конкретные исторические факты, которые нужно понимать.
Жанна – это сгусток той волны мистицизма, которая потрясает позднее Средневековье в качестве реакции на рационалистическое богословие. Это «экспериментальное познание божественного» Духа Скота – Оккама – Жерсона, и это жерсоновская «суверенность Бога», которая распространяется решительно на всё сущее.
«Область веры», область действия божественной силы, таким образом, вообще не имеет предела. Жанна – не главнокомандующий и не канцлер, она – «девушка-служанка» «Царя неба и всей Вселенной», «моего прямого и верховного Государя». «Так Богу угодно сделать через простую девушку», и «нет ничего невозможного для Бога». Во всём этом она уверена совершенно. И те, кто верит в неё, верят именно в то, что она – «служанка Царя Небесного». Что из этого получается на практике?
«Нужно проверять описания прошлого современным опытом», – пишет Кордье. Очень хорошо. Только будем сравнивать сравнимое. Посмотрим в истории XX века, что такое «пророческая личность» и как она действует.
Ганди «перед каждой очередной конференцией слушал весть от Бога», т. е., очевидно, слушал «то, чего нет». При этом в последний период своей жизни он не состоял даже в руководстве Конгресса и не вошёл в состав первого правительства независимой Индии. От людей он требовал прежде всего внутренней нравственной реформы, и десятки, а вернее, сотни миллионов людей смотрели на него как на святого, а не как-либо иначе. Значит ли это, что они возили его с собой как талисман или, скажем более прилично, как икону? Ганди, святой и пророк, деятельный, упорный, хитрый, был для них вождём, определявшим стратегию и тактику политической борьбы. Руководство Конгресса и правительство Индии обращались к нему за советом, потому что верили, что он – святой и пророк, а если они отклонялись от его линии, Ганди начинал поститься, и в стране возникало такое напряжение, с которым не посчитаться было нельзя.
Есть и другой пример. Дело, мне кажется, в том, что мир рационально устроенный – всегда только фикция; поэтому то место, которое в истории Европы опустело с сожжением Жанны, не остаётся вовсе пустым: в него врываются иррациональные силы иного порядка – «ларвы», подделки, «choses contrefaites», как сказала бы она. И Гитлер был пророком некоего бога, который ему открылся в безжалостных законах биологии и призвал его к огромной исторической миссии: установить всеми средствами мировое господство высшей породы людей. Его система, по своему происхождению рационалистическая, но впавшая в бешеную мистику и принципиально отрицающая жалость, привела к тому, что, погибая сам, он сознательно старался похоронить и свой народ, а по возможности, и весь мир под развалинами своей Валгаллы (тогда как Жанна, плакавшая над мёртвыми противниками, в свои предсмертные минуты заботилась о том, чтобы никто никак не пострадал вместе с ней). Но нет никакого сомнения в том, что «верующие» национал-социализма смотрели на Гитлера именно как на «посланника божия», и это, очевидно, не значит, что он был для них бессловесным талисманом. Для сотен тысяч и миллионов людей, работавших с остервенением и дравшихся до последнего, фюрер, организовывавший хозяйство и армию, выигрывавший дипломатические кампании и кампании военные, был фактическим вождём в силу своей «пророческой функции», а не в силу своего формального положения в германском государстве, которое возникло как результат этой функции.
