Жанна жила причастием и в безлюдной часовне распластывалась ниц перед распятием; кроме того, она была не мужчиной, а девочкой, – поэтому её «весть» не тождественна «вести» Ганди и противоположна «вести» Гитлера. Но механизм «пророческой функции» всегда одинаков, независимо от источника вдохновения.
Как служанка «Царя неба и всей Вселенной», Жанна требует от людей, чтобы они исповедовались и причащались, не богохульствовали, не грабили, не ходили с проститутками и миловали врагов; и как «служанка Царя неба и всей Вселенной», она заявляет: «Вы были в вашем Совете, а я была в моём»; не дожидаясь своего официального признания, она диктует своё письмо англичанам; «никогда ни один вельможа не диктовал мои письма» (и надо быть слепым, чтобы в этом усомниться: это тот же язык, что в её ответах в Руане, и никто больше в XV веке так не писал); когда её забывают позвать, она стучится к королю и говорит ему, чтоб он шёл в Реймс для помазания: «мой Совет очень сильно меня к этому побуждает».
Психологически невозможно, чтоб люди верили, что она имеет «совет от Господа», и не слушали бы её. А люди верили. И не только «простой народ». Командующий орлеанской обороной Бастард Орлеанский верил, – и поэтому, когда она ему сказала во время штурма Турели, чтоб он подождал отступать, он подождал. Командующий Луарской армией герцог д’Алансон верил, – и поэтому он спрашивал её, что делать, перед приступом на Жаржо, в момент кризиса при появлении коннетабля, под Пате. Кроме того, он знал, что если выйдет конфликт с ней и об этом станет известно, то народное ополчение уйдёт вместе со всей артиллерией, а может быть, и прикончит некоторое количество «изменников-дворян» (если она им не помешает). Побыв с ней два часа наедине, Карл VII поверил. Кроме того, ему говорили, что надо верить. Его духовник Жерар Маше верил. Арманьякский клир, собранный в Пуатье, и парламентарии, рассмотрев её в течение нескольких недель, поверили. Величайший духовный авторитет национальной Франции Жерсон, далеко не всех визионерок одобрявший и иногда их опасавшийся, изучил документацию об этой «визионерке» и поверил. Самый авторитетный иерарх галликанской церкви Желю тоже изучил и тоже поверил. Жерсон и Желю писали ему королю, что надо верить и надо слушать «девушку, действующую по вдохновению Божию». И это не держалось под спудом: меморандум Жерсона Джустиниани читал в Брюгге и послал его в Венецию с просьбой показать дожу. А люди тем временем поднимались со всех сторон, и так как платить им было, собственно, нечем, шли на ратную службу за свой счёт «в надежде, что Девушка послана Богом».
Вся структура старой Франции такова, что ко всему этому король не может не прислушиваться. Уже раньше мнение организованных групп, например крупных коммун, настолько принималось во внимание, что после «ликвидации» Жиака Ришмон специальным письмом просил город Лион войти перед королём в представление и «успокоить» его. А сейчас речь идёт не о мнении отдельной, хотя бы и очень крупной коммуны. Множество коммун, войска, командующие и влиятельнейшие группы духовенства верят в святую пророчицу, в которую король верит и сам.
И Карл VII положился на силу Божию: в мае – июне 1429 г. он плывёт с этой мистической, сверхрациональной волной, которая его несёт. В его письмах этого периода звучит нечто большее, чем трафаретные фразы о помощи Божией. 22 мая, приблизительно в то самое время, когда он получил меморандумы Жерсона и Желю и когда Девушка в Лошском замке убедила его в принципе идти на Реймс, он пишет городу Турне: «Мы готовимся в поход со всеми нашими силами в надежде овладеть, с помощью Божией, переходами, которые находятся ещё в руках врагов, с тем чтобы потом поступать по совету, который даст нам Бог». В особенности конец этой фразы – прямой отзвук меморандума Желю. И затем, вступив на мистический путь к помазанию, последовав совету «Девушки, посланной Богом», Карл VII 4 июля пишет городу Реймсу: «Все эти дела (победы, одержанные на Луаре. – С. О.) произошли больше милостью Божией, чем человеческой силой».
Желю не напрасно писал Карлу VII, что «пусть он лучше склоняется к божественной мудрости, чем к человеческому разумению». В мае – июне 1429 г. король выслушивает своих советников, но следует «решениям, которые Бог вкладывает в сердце этой девочки» – именно так, как писал Желю.
Таков «механизм пророческой функции». В основе всего – личность, внушающая веру. Теперь вера короля поддерживает веру нации, и вера нации поддерживает веру короля. Девушка непобедима, пока это так, и она станет мученицей, когда это перестанет быть так.
В объяснение того, что произошло в дальнейшем, официальный историограф Карла VII Жан Шартье и здесь его повторяющий «Дневник осады Орлеана» создали легенду, будто в наступающие теперь критические месяцы вся власть во Франции принадлежала не Карлу VII, а Жоржу де Ла Тремую; они изложили эту легенду именно там, где нужно было рассказать о судьбе Жанны д’Арк, – создали эту легенду специально для того, чтобы снять с короля всякую ответственность за мученичество Жанны д’Арк. В конце прошлого века эту легенду о «царствовании Ла Тремуя» воскресил дю Френ де Бокур в своём труде, насыщенном эрудицией, но вместе с тем представляющем собою неумный роялистский памфлет, где король обязательно прав во всём, что бы ни происходило. В наши дни эту официальную легенду подхватил Кордье и логически довёл её до абсурда: раз Францией с 1427 по 1433 гг. самодержавно управлял Ла Тремуй, то, стало быть, Девушка от начала и до конца была орудием Ла Тремуя.
Когда Карл VII в 1427 г. сбросил с себя опеку Ришмона и призвал к власти Ла Тремуя, он сделал это именно для того, чтобы быть королём на деле, к чему стремление проявлялось у него и раньше, в особенности когда он формально был ещё только регентом. Положение Ла Тремуя совсем иное, чем было перед этим положение Ришмона: в отношении Ришмона король ограничил себя как бы «конституционно», формально подчинил себя руководству коннетабля; в этом смысле можно говорить при желании о «диктатуре» Ришмона; Ла Тремуй же – камергер короля и больше ничего. Если в старой Франции все вообще королевские чиновники – в известной степени «личные слуги» короля, то камергер – самый личный из них: в отличие от других, он не имеет, в сущности, никаких государственных функций, – ему полагается в отсутствие короля спать у постели короля и, по аналогии, лежать у ног короля во время «lit de justice», носить «тайную печать», которой запечатываются личные письма короля, и читать вслух за королевским столом. Он силён ровно постольку, поскольку король его слушает. Все прочие современные источники, кроме Жана Шартье и «Дневника Осады», констатируют просто, что Ла Тремуй имеет на короля сильное, очень сильное влияние. То же самое, и примерно в тех же выражениях, констатировалось ранее про Луве и про Жиака. Но сильное влияние не есть «диктатура».
Ла Тремуй влияет на Карла VII отчасти потому, что он его главный и постоянный кредитор: он всё время финансирует государственную казну, которая пуста. В накладе Ла Тремуй при этом отнюдь не остаётся: «те, кто давал взаймы, в несколько месяцев зарабатывали на этом втрое и вчетверо», отмечает Жувенель дез-Юрсен сразу после падения временщика; и действительно, сохранившиеся далеко не полные счета показывают, что Ла Тремуй клал себе в кошель всё, что можно было класть, – жалование по разным статьям, возмещение за всевозможные «накладные расходы», доходы от целых городов, специальные таксы на вино, имущество, конфискованное в разных случаях, определённые отчисления от поступавших налогов, право специально облагать товары, провозящиеся по его собственным владениям, и т. д., – всё в тысячах фунтов и экю. Впрочем, Луве и Жиак до него действовали так же, и феодальный клан, пришедший к власти с Ришмоном, тоже пользовался всем чем мог, вдобавок ограничивая формально власть короля, чего Ла Тремуй не делает.
