– Какой хороший народ, – сказала она, по словам Дюнуа, – как он рад приходу короля! Мне хотелось бы здесь умереть и быть похороненной в этой земле…
Режинальд Шартрский, ехавший верхом рядом с нею и собиравшийся не сегодня – завтра на заседание в Аррас, спросил её:
– А где вы думаете умереть?
– Где Богу угодно – я не больше вашего знаю место и время… Если бы Бог позволил мне теперь уйти, оставить оружие, вернуться к отцу и матери, служить им и пасти овец с сестрой и братьями…
Через 25 лет Дюнуа передаёт её слова, конечно, не буквально: об овцах она едва ли говорила – эта «пастушеская» легенда её скорее раздражала, – а сестры в это время у неё уже не было: Катрин д’Арк умерла давно. Но не в этих подробностях дело: Дюнуа не мог придумать это выражение усталости и в то же время эту решимость не уходить «без разрешения Божия», т. е. до смерти.
* * *
* * *
Узнав о движении арманьякской армии в северо-западном направлении, Бедфорд мог бы пойти за ней вслед, раз он располагал переправами через Сену, и мог бы искать боя. Он сделал обратное и поспешно вернулся со своими войсками в Париж. Но при этом он послал 7 августа из Монтеро вызов Карлу VII, утверждая, что «преследовал и преследует его с места на место в надежде его настигнуть, но доселе не мог этого сделать».
Чисто пропагандистский по своей задаче вызов Бедфорда начинается с утверждения, что «Божией милостью истинным, природным и законным королём Франции и Англии» является его племянник (про которого, однако, все знают, что он сын и внук узурпаторов, убийством и насилием захвативших сначала английский, затем французский престол). Карла VII Бедфорд обвиняет в том, что тот «лукаво покушается» на эту природную и законную власть, «давая понять простому народу, будто вы несёте мир и безопасность, чего нет и быть не может ввиду способов, которыми вы пользуетесь, соблазняя и обманывая невежественный народ; как нам известно, вы опираетесь на людей суеверных и отверженных, как-то на женщину дурного поведения и дурной славы, одетую мужчиной и распутную, а также на нищенствующего монаха, отступника и бунтовщика – оба они, по Писанию, мерзость перед Богом». Далее опять приводится приевшаяся уже аргументация убийством Иоанна Неустрашимого: «ужасное, отвратительное и жестокое убийство, вопреки рыцарским законам совершённое над возлюбленным тестем нашим, покойным герцогом Бургундским», вследствие коего «все подданные этого королевства не имеют больше никаких обязательств по отношению к вам»; этих подданных «вы побуждаете нарушить окончательный мир между королевствами Французским и Английским, подтверждённый клятвами королей, пэров, князей Церкви, баронов и трёх сословий этого королевства». Из «сострадания к бедному христианскому народу, который столько времени подвергался из-за вас бесчеловечному обращению и угнетению», Бедфорд предлагает Карлу VII назначить день и место, где он мог бы встретить его лично «в сопровождении вышеназванных распутной женщины и отступника, всех клятвопреступников и всей прочей силы, какую вы можете собрать; и тогда, если вы можете предложить что-либо для мира, мы поступим так, как доброму католическому князю можно и должно поступать… Если, однако, это не принесёт пользы для мира, каждый из нас сохранит возможность защищать мечом своё дело… И если по вашей вине произойдут ещё большие бедствия, продление войны, грабежи, убийства и гибель населения, то мы призываем Бога в свидетели, что не мы будем тому причиной».
Нужно сказать, что вся эта пропаганда представляется малоубедительной, – и вообще, и в особенности в том, что именно в этот момент является психологически решающим: против Девушки Бедфорд может выдвинуть только одно конкретное обвинение – ношение мужской одежды. Правда, в наше время считается, что всякая пропаганда действует, если она ведётся решительно и безапелляционно; тем не менее довольно рискованно называть «распутной женщиной», «женщиной дурного поведения и дурной славы» девушку, о которой по всей Европе, от края до края, говорят как о воплощённой чистоте – которую даже «видят» окружённой белыми голубями и бабочками. И в отношении бр. Ришара утверждения Бедфорда остаются совершенно голословными: с его точки зрения францисканский проповедник стал, скажем, действительно «бунтовщиком», – но почему он стал «отступником», неизвестно. «Парижский Буржуа» рассказывает, что после того как Ришар в Труа перешёл на сторону Жанны, в Париже его бывшие поклонники-бургиньоны «начали проклинать его имя», вытащили опять запрещённые им бильярд и домино и, «хуже того», побросали розданные им медали с именем Иисусовым – всё это, очевидно, из политических побуждений, а вовсе не потому, что Ришар «отступил от веры»; и сам «Парижский Буржуа», какой он ни есть бургиньон, находит, что не было основания отказываться от того, что Ришар сделал для истинного благочестия.
Слабость контрпропаганды вообще характерна для этого периода. Англо-бургиньоны или просто ругают Девушку в глаза и за глаза площадной руганью, как это было под Орлеаном, как это делает, в общем, и Бедфорд, или не знают, что о ней, собственно, сказать. «Существо в образе женщины – Бог весть что это такое», – пишет бургиньон из бургиньонов, «Парижский Буржуа», – и добавляет, что о её чистоте арманьяки, наверное, врут. Единственный порочащий её слух, который был действительно пущен, зарегистрирован у Монстреле: «Долгое время она была служанкой на постоялом дворе, там и научилась ездить верхом, когда водила лошадей на водопой, научилась и другим вещам, которых девушки обыкновенно не знают»; слух этот был пущен, без сомнения, с самого начала, так как во время процесса руанские судьи уже судорожно искали этот постоялый двор (учреждение, в условиях XV века с точки зрения морали неблагонадёжное) и в конце концов должны были удовольствоваться постоялым двором в Нёфшато, где она прожила несколько дней со своими родителями во время общего бегства из Домреми.
Остальные аргументы контрпропаганды этого периода мы знаем из возражений Жерсона и в особенности Желю, а также французского клирика в Риме: всемогущий Бог не нуждается в таком «инструменте», как она; если бы то, что она объявляет своей миссией, было действительно волей Божией, то Бог послал бы для этого ангелов, а не «простую девушку, подверженную всяким заблуждениям в силу своего пола и своего уединённого образа жизни»; если же всё это не является делом Божиим, то, очевидно, является делом дьявольским. С одной стороны, во всём этом нетрудно узнать болезненную подозрительность рационалистического богословия по отношению к женщине; и с другой стороны, – катастрофическое непонимание той основной религиозной истины, что Бог в человеческой личности ищет себе друга и сотрудника и действует через наводнение или землетрясение только тогда, когда человек от этого сотрудничества отказывается. Помимо же этих общих рассуждений конкретное обвинение есть только одно, уже отвергнутое Жерсоном как фарисейство и теперь опять повторенное Бедфордом: мужская одежда, запрещённая канонами для женщин.
Только в дальнейшем, когда авторитет Девушки будет снижен по другим причинам, всё это начнёт конкретизироваться, развиваться и дополняться. Даже основная сила, на которую в этом деле рассчитывает Бедфорд – Парижский университет, – займётся ею по-настоящему только тогда, когда очнётся сам от её ослепительных успехов.
