Ну ладно, это была фабрика по переработке льна. Нас спросили, кто хочет работать на транспортировке. Работа тяжелая, зато на воздухе. Мы вызвались, мы были готовы на все, лишь бы дышать. Вдесятером мы таскали из вагонов уголь, упаковывали лен в мешки, носили мешки на станцию и загружали в вагон. Знаешь, что такое льняное семя? Бабушкино средство от ячменя. Распарить, приложить в тряпочке к глазу… А тут мешок весом в 70 кг. Мы укладывали мешки по шесть, один сюда, другой туда, один сюда, другой туда. Как трупы в Биркенау. К счастью, это были мешки, а не люди. За уголь и лен я расплачиваюсь по сей день. Видишь, какая я кривая? Прямые погибли, а я прожила кривой целых восемьдесят лет.
Кстати, не принять ли тебе душ? По-моему, пора освежиться.
Не дожидаясь ответа, Мириам выдала мне полотенце и красный махровый халат, показала, где шампунь и гель. Иногда под душем меня посещают мысли, но тут я стояла под струями теплой воды как истукан.
Халат сидел на мне тютелька в тютельку.
— Кстати, тебе идет красное. Купила для Зузки, но та ни в какую. Видите ли, яркий цвет ей не по возрасту! Кстати, тебе бы и помада пошла. Хочешь попробовать?
Косметичка под боком. Зеркало тоже.
— Красота! — всплеснула руками Мириам. — Так и ходи. Оттенок я бы взяла чуточку светлей… Продолжим?
— Да.
— Что-нибудь хорошее вспомнить? Пожалуйста. После того как мы заканчивали работу, надзирательницы из эсэс говорили: «Отдохните, посидите». Представляешь? Мы усаживались, и Ханка Пик пересказывала нам роман с продолжением. Как называется книга Дафны Демольер? По-чешски — «Мертвая и живая», был еще фильм, где играл Оливье… А, «Ребекка»! В целом нам везло. Фабрика была для наемных рабочих. Наверху было помещение с трехэтажными нарами на двести или триста женщин. До нас здесь жили пленные украинки. Когда прибыла наша сотня, там уже находилось двести евреек из Лодзи и Освенцима, а незадолго до конца войны прибавилось сто евреек из Венгрии. Главное, там была душевая, мы могли мыться каждый день. Как мы с тобой! Ты пишешь?
— Пишу.
— В четыре утра открывались двери на пятом этаже, в шесть утра во дворе был аппель. В четыре с чем-то мы бежали вниз мыться, поэтому у нас не было вшей, к тому же мы могли стирать нижнее белье в горячей воде. Утром пили кофе с кусочком хлеба, вечером получали еще 250 грамм хлеба.
В январе сорок пятого наши эсэсовки сказали: «Бежим, приближаются русские». Если бы это оказалось правдой, нам бы пришел конец. Из тех лагерей, что были на востоке, две тысячи евреев бросились наутек, и всех, кроме двадцати, отловили в горах Богемии. Нам так повезло, что русские двинулись не сюда, а на Берлин! Мы остались в Мерцдорфе аж до 8 мая 1945 года.
Восьмого мая наши эсэсовки предложили бежать с ними в Америку, но мы сказали: «Нет, мы не сдвинемся с места». Они могли бы перестрелять всех нас в лесу, поди знай, что у них на уме, но, к нашему счастью, они удрали, и мы остались одни. На следующий день прибыл русский солдат на велосипеде. Пора сматываться. До границы с Чехословакией всего сорок километров. Пока мы собирались, пришла Красная армия, русские солдаты насиловали женщин, да, они это делали, прости уж.
И мы пошли. Восемь женщин с младенцем, который родился в Мерцдорфе. Лили Соботка про это лучше расскажет, я тебе дам ее адрес и номер телефона. Она принимала роды. Представь себе, Томаш живет в Австралии! Он женат, и у него есть дети. Тебе не холодно? Хочешь высушить голову феном?
— Нет.
— А бутерброд с сыром? Ничего не хочешь? Тогда идем дальше. Собственно, ради одного эпизода к Лили ходить нечего. В общем, с нами в Мерцдорфе были сестры — Эва и Вера. Эва вышла замуж в Терезине и с нами прибыла в Освенцим. Там мы полуголые должны были крутиться перед немцами. По груди Эвы они заметили, что она беременна, и сказали: «В лазарет!» Но она была умная и в лазарет не пошла. Пряталась под одеялом, пока нас не отправили в Мерцдорф.
Живот у Эвы рос, и двадцать первого марта — мы хотели, чтобы это было седьмое, день рождения Масарика, но ребенок этого не знал — родился Томаш.
Роды принимала врачиха из Латвии — еврейка Лея, которая дошла со своей дочерью до газовой камеры. Дочь у нее отняли, а саму, видимо, из‐за нехватки медперсонала, отправили на работу в лазарет. Она была чокнутая. На самом деле всем командовала Лили, профессиональная акушерка, она принимала роды и в Терезине. Все прошло нормально, хотя у Эвы так болел низ живота, что она ходила враскоряку.
Еще бы, родила здоровенного красавца! И молока у нее было на четверых. От пустых супов и худой еды — молока на четверых. Наши эсэсовки помалкивали, даже что-то принесли Эве для ребенка. И тут — Менгеле. Если не ошибаюсь, он прибыл из Гросс-Розена. «Как это я пропустил, как это случилось, что ты родила здесь?!» Услышав крик, Томаш разразился воплем. И произошло невероятное: Менгеле развернулся и вышел вон.
Эва с Верой где-то нашли коляску, так что все сорок километров Томаш ехал до границы, как датский принц. Забыла главное — отец Томаша выжил, и его родной брат тоже. Они приехали в Прагу, и мы сказали: «Ты еще не знаешь, но у тебя есть сын!» Видишь, постепенно все становится хорошо! Еще по капле виски? Наливай, а я пошла за закуской.
Мириам скрылась за кулисами и вернулась на сцену с кубиками сыра, проткнутыми зубочистками.
— Я тебе сейчас такое расскажу… смешное, но неприличное… Лучше не записывать… После родов у Эвы внутри все слиплось, и она снова стала девственницей. Муж не мог ничего с ней сделать, все заросло. Она отправилась к профессору, чтобы он переделал ее на женщину. Чтобы открыл путь. Сделали операцию. Все в порядке. Конец хороший, правда?!
Мы чокнулись — за хороший конец.
— Но и это еще не все. Вера осталась одна, ее муж-врач не вернулся, а она так ждала его, тем более Эва получила все, а она — ничего. И, знаешь, что случилось? Брат мужа Эвы женился на Вере! Сыграли свадьбу, она родила… И еще одну вещь расскажу. Только дай обещание, что не донесешь вашим красноармейцам.
— Обещаю.
— Вышли мы из лагеря и сразу наткнулись на роту русских — они пили водку, ели трефное, над землей высилась пирамида из скорлупы — они жарили яичницу. При виде нас солдат заиграл на гармошке. Они силой заставили нас танцевать. И мы танцевали. Вообрази себе этот танец черепушек, надетых на тощие тела и покрытых мхом пробивающихся волос! Не смотри на меня. Это пух! А мы были молоды, и поросль у нас была густая. Вечером одна из наших девушек, которая изучала в гимназии русский язык, объяснила русскому офицеру, что нам необходимо добраться до границы. Офицер сказал: «Переспи со мной, а то до жены еще сотни километров». Она закричала на него: «Ты что, мы из концлагеря, ты что!»
Они были пьяны в дым. Мы ввосьмером сгрудились на полу в какой-то комнате, они стали к нам ломиться. Если бы им удалось вышибить дверь или разбить окна, они бы изнасиловали нас и убили. Ешь сыр! Все идет хорошо. Скоро они стихли и захрапели. А мы двинулись в путь. Два дня — и мы в Чехословакии! Едем на поезде в Прагу по бесплатным билетам.
