В Праге мы с Зузкой нашли дядю — он был женат на чешке и потому был всего три месяца в Терезине. Его жена испугалась, что мы вшивые, и велела раздеться у порога. Догола. И прямиком — в ванную. Мы решили у них не оставаться, переночевать — и в Брно. Немку из Судет, что обитала в нашей квартире, мы выставили вон. В тридцать восьмом они нас, в сорок пятом — мы их. Ничья. Тогда мы еще не понимали, как нам повезло с той немкой. Мало кому удалось вернуться в свою квартиру.
Прошло больше года, никаких сведений о Герберте. Пришла одна подруга и говорит: «Чего ты ждешь? Кого? Он не вернется. А Эрвин по тебе с ума сходит, выходи за него, будут у тебя дети, семья». Эрвина я знала с детства, он был нашим соседом в Брно. На четырнадцать лет старше меня, холостой. За него я и вышла, и у нас родилась дочь. Все хорошо.
Но тут начали донимать коммунисты. Они хотели запихать Эрвина в партию, а он твердил одно: «Я еще не изучил, что написал Ленин и что сказал Сталин». Мы стали готовиться к отъезду. В марте 1949 года мы перебрались в Израиль, так и не успев изучить партийную классику.
Я родила Гидеона. И через три дня Эрвин умер. Он был в страшных лагерях, полгода в Освенциме, в Бухенвальде… При врожденном пороке сердца. Короче, в пятьдесят шестом году я осталась с двумя детьми, старшей к тому времени исполнилось девять. Пошла в няньки, потом в интернат для умственно отсталых детей, двадцать лет занималась с ними физкультурой. Они по сей день меня помнят. Как увидят, бегут обниматься: «Мириам, Мириам!» В интернате я познакомилась с Вернером, зубным врачом, и через два года вышла за него замуж. Он был разведен, у него была дочь, и мы вырастили троих детей. Прожили вместе с 1958 по 1985 год, но и у него что-то случилось с сердцем. Уже почти двенадцать лет я одна. Но не утратила чувства юмора, нет. Ой, у меня кружится голова.
* * *
Утром позвонила Мириам и говорит:
— Я вспомнила того, из‐за кого ты ко мне приехала. Его звали Швенк
[12].
Невысокий, с густыми бровями. Он играл на фисгармонии, а дети под это танцевали. Но это было не кабаре…
— Верно, это «Светлячки». Швенк играл на физгармонии, а дети танцевали.
— Тебе это как-то может помочь?
— Конечно!
— Знаешь, я пожалела, что не играла в кабаре. Я представила себе тот эпизод с пирамидой из яичной скорлупы и нас, танцующих под гармошку.
— Это кино!
— Пусть будет кино. Знаешь фамилию режиссера?
— Нет.
— НЕБОГ. Пишется слитно.
Билет на пароход в рай
Гости из Лунда
Сижу на остановке, автобуса № 22 все нет и нет, зато есть история, и ее непременно нужно смонтировать. Главному ее персонажу недавно стукнуло 92.
В 1994 году в кибуцном мемориале «Бейт-Терезин» мне на глаза попался рисунок Лео Майера. Маленькая акварель, изображающая человека в чалме и шароварах.
В то время я отбирала материал на выставку «Культура и варварство», рисунок Лео Майера не был столь выразительным, а информация об авторе совсем уж скупа: «Родился в 1900 году, депортирован в Терезин в сентябре 1943 года из Праги, отправлен в Освенцим осенью 1944 года. Погиб». Недолго думая, я запаковала рисунок вместе с сотней других.
О выставке была опубликована огромная статья в шведской газете «Дагенблатт». Некая светловолосая девушка читала ее в поезде, направлявшемся из Лунда в Стокгольм. Интересно, русская писательница открыла выставку в «Культурхусете», а светловолосая девушка писала диссертацию про Цветаеву. Она решила познакомиться с писательницей и пошла на выставку. Писательницу она там не застала. Ее внимание приковал рисунок человека в чалме и шароварах. Лео Майер?! Девушка позвонила отцу в Лунд. Тот сложил в портфель письма и семейные фотографии и поехал с женой в Стокгольм.
Когда они подъезжали к столице Швеции, я сидела на собрании, посвященном предстоящей телепрограмме на тему «Культура и варварство», съемки должны были начаться через час. Участники круглого стола обговаривали свои позиции. Моей темой была «Живая память». Модератор требовал озвучить то, что мне предстояло сказать. Репетировать я не умею: говоря, думаю, думая, говорю. Модератор свел брови в полоску, назревал конфликт, и тут меня вызвали к телефону. Знакомый голос секретарши: «Вас ждут гости из Лунда внизу, у лифта». Наверняка это ошибка. У меня нет знакомых в Лунде. Двери лифта раскрылись, и пожилой седовласый мужчина заключил меня в объятья.
— Лео Крамар, сын Лео Майера.
— Сын Лео Майера?
— Да. А это моя жена — Гунила. Мы знаем про конференцию и не отнимем у вас много времени.
Мы уселись в кафе. Лео раскрыл папку и показал мне фотографию отца в профиль, с сигаретой. Человек в чалме и шароварах и есть Лео Майер! Шутник, изобразил себя в Терезине в костюме паши. «Отца прозвали Амантус, любимец женщин. Он был личностью богемной… Я до последнего дня переправлял ему в Терезин сигареты. Он писал мне замечательные письма. Присылал списки книг, которые, по его мнению, необходимо прочесть подростку, писал по-английски, благодаря ему я стал учить язык…»
Елена Макарова и Лео Крамер, Стокгольм, 1995. Фото Г. Крамер. Архив Е. Макаровой.
На второй фотографии был изображен импозантный художник в шляпе перед мольбертом.
— Это родной брат отца, Бедя, Бедржих Майер, — объяснил Лео. Он сгинул в 1939 году. Сегодня ему было бы девяносто лет.
В конференц-зале собрался народ. Я заняла свое место на сцене. Гости из Лунда устроились в первом ряду. Когда ведущий дал мне слово, я рассказала о том, что сейчас произошло, и представила публике «живую память» в лице Лео Крамара.
Хорошее было бы начало фильма. Но что не снято, того нет.
Господин Стернфельд
И автобуса нет. Зато на остановке объявился господин Стернфельд, директор израильского киноцентра. Это судьба. На документальный фильм точно деньги найдет.
