Евреи — работники таможни — стояли, подавленные зрелищем: вот, оказывается, что происходит в Эрец Исраэле во время войны с немцами. Нас посадили на голландский корабль „Йоанн де Вит“. Мы были голодными. Уборщики-негры, которые выносили мусор с корабля, бросали в трюмы остатки еды, люди набрасывались на нее, как голодные звери. Через две недели мы были на Маврикии. Островное начальство поднялось на пароход. Нас не хотели принимать и несколько дней держали в порту. В конце концов мужчин отправили в тюрьму и расселили по камерам, в которых прежде содержались приговоренные к смерти преступники. А нам с детьми и стариками достались сараи с соломенными крышами. В первое время от малярии и тифа умирало за день по меньшей мере человек пять. Потом условия улучшились».
Лена: «Как вы познакомились с Фрицем?»
Хана: «В Братиславе. Фриц всех веселил, он много рисовал, учил меня ивриту, он ни минуты не сидел без дела. Он не был красавцем, но очень обаятельный, и, конечно же, я гордилась тем, что он выбрал меня».
11. Дом престарелых, Герцлия. Комната Ханы и Беди Майер.
Рисунок Беди — они с Фрицем несут Хану на носилках. На Беде — шейный платок.
Хана: «У меня была малярия. А этот маврикийский юноша работал у нас, он был влюблен в меня и постоянно приносил мне старые выпуски маврикийских новостей. Бедя обожает шейные платки!»
Бедя: «Без них меня никто не узнает! На Маврикии была выставка, в 1942 году. Кроме меня выставлялись еще шестеро, огромный успех. Даже был прием у лорда, где говорили, что еврейские художники привезли искусство на остров Маврикий».
Хана: «В один прекрасный день Бедя и Фриц решили, что будут делать кукол из дерева. Фриц такие смешные вещи рисовал, но в душе у него жила смерть».
Бедя (сидя в вальяжной позе и потрясая рукой): «У него столько всего было на уме, что голова лопалась. Мультиталант, трудяга! Успех — это труд, а я лентяй, я не хочу трудиться! Если бы я жил во времена Ноя, выглядел бы вот так! (Указывает на картину „Я после потопа“.) Нет, я не принимаю эту жизнь всерьез!»
12. Иерусалимский театр, открытие выставки, декабрь 1999 года. Бедя впервые видит каталог своих работ. Застолье, счастье, много цветов. Клоун играет на саксофоне.
Бедя («тронная речь»): «Большое спасибо, в первую очередь моей жене Хане, которая делает все, чтобы я мог рисовать в своем ателье, ателье — это громко, конечно, сказано, гм-гм. Она сделала все для того, чтобы я дожил до этих лет и сюда к вам приехал. В своем ателье я безобразничаю, но, конечно, только с красками. Иногда мне достается от Ханы за испачканную одежду. Я думал, что моя выставка состоится в галерее „Парадизо“, но тут появилась Лена и сказала, что первое испытание мы пройдем в Иерусалиме. Тогда я спросил своих шутов, которые уже двадцать лет не высовывали нос из чулана, хотят ли они выехать в свет. Они согласились, и вот мы здесь. Спасибо им, Лене и Хане».
13. Дом Томи Майера, Лондон, 2000 год.
Красивый двухэтажный дом на окраине Лондона окружен пышной растительностью и чем-то напоминает дом Шломо в Мевасерет Цион.
Высокий старик с длинными седыми волосами, похожий на индейца, показывает эскизы к декорациям, которые делал на Маврикии.
Лена, голос за кадром: «Как-то Бедя обмолвился, что после войны посылал из Израиля апельсины в Лондон. Я спросила: кому? Удачливому ученику, который перебрался с Маврикия в британскую столицу и стал там художником-оформителем. Адрес есть, но они лет сорок как не переписывались».
Томи: «Я, помесь креола с англичанкой, жил тогда на Маврикии и работал инженером по связи. Узнав, что среди привезенных евреев есть два художника, я решил учиться рисовать. По воскресениям мы занимались искусством в приемном отделении тюрьмы. Смешно, что моя фамилия тоже Майер, но пишется иначе».
Лена: «Что был за спектакль, который вы собирались поставить вместе?»
Томи: «„Сад богинь“. Сначала декорации заказали Беде и Фрицу, но они потребовали денег. А я взялся бесплатно. Однако автор либретто ежечасно менял сюжет, и „Сад богинь“ так и не состоялся».
Лена: «Хочешь посмотреть на Бедю?»
Томи смотрит на Бедю на экране телевизора.
Бедя (крупный план): «На картине Шоа у моих кукол ангельские крылья. Они сдаются ангелу смерти за просто так. Я — нет! Пусть я не выполнил предписаний режиссера, пусть упустил множество возможностей, но ангелу смерти просто так не сдамся, нет!»
14. Комната Ханы и Беди Майер, Герцлия, 2000 год.
Бедя с Ханой смотрят на Томи.
Томи (глядя в камеру): «Бедя, не сдавайся! Я тоже ничего не достиг и живу припеваючи. Жена мастерит шляпки на заказ, а я вожусь с садом, копаю, поливаю, беседую с цветами. Раз в год дарю правнукам книжки собственного производства. В единственном экземпляре».
Томи Майер, 1998. Фото С. Макарова.
15. Больница в Кфар Сабе, 2002 год.
Бедя лежит в наушниках, смотрит в глазок видеокамеры. Там — его новая большая выставка. Он доволен. Рядом хрипит старик.
Бедя: «В стране засуха, а во мне столько жидкости, я мог бы существенно повысить уровень воды в озере Кинерет, ха-ха! (Умолкает, прислушивается. В ухо ему говорят, что он очень хороший художник, и он улыбается во весь рот.) Может быть, а что может быть… Что это за рама?»
Лена: «Новая».
Бедя (возмущенно): «Моим картинам не нужны рамы!»
Бедя Майер, 2001. Фото С. Макарова.
Маги
У Беди нет денег на краски и холсты, у нас с Фимой — на фильм. При этом он продолжает рисовать, а мы — снимать. За мольбертом Бедя уже стоять не может, рисует по-пластунски.
— Шут гороховый поймал жар-птицу, — смеется он в камеру и показывает нам распухшие пальцы, вымазанные в желтой краске. — Ха-ха-ха… Когда ноги не держат тело, а руки не держат кисть, рисует голова!
В очередной раз уезжая из Герцлии, мы думаем: а будет ли следующий?
Заходит солнце. Мы выруливаем на приморское шоссе, останавливаемся у киоска с мороженым. Фима угощает — пломбир в вафельных стаканчиках.
— Красиво живем, — говорит он. — Мы маги, нас невозможно купить — нам нет цены.
В машине Фима первым делом включает радио. Он монтирует вечернюю новостную программу, и ему необходимо знать, на каком мы свете.
