Мы остановились у застекленной витрины с пирожными. В этом кафе Стеллу знали, девушка за кассой отвесила ей комплимент по поводу нового платья. Посетителей не было, и Стелла попросила выключить музыку — она дает интервью, должно быть тихо.
Стало тихо.
— Что тебе сказать… Я вышла замуж за Карела в семнадцать лет. В свои двадцать он возглавлял в Брно молодежный отдел «Маккаби ха-Цаир». Мы дружили с Вальтером Фрейдом и Рут, ей тоже было семнадцать, а Вальтер был на год младше Карела. Ребята работали вместе в «Маккаби», Вальтер был фантазером, Карел — нет. Мечтать о вещах реальных он умел, а сказки рассказывать — никогда. Не знаю уж почему, но еврейская община Брно возложила на него обязанность комплектовать транспорты. Представляешь, вчера мы дружили, а сегодня он должен записать друга в список на депортацию. Домой он возвращался ночью. Отец Карела был профессором математики. Я была полной тупицей, и он учил меня алгебре на дому. Не помню, чтобы его донимал зуд сионизма, с него хватало математики. А Карел был одержим. «Наше будущее — в Палестине!» Так что мы с тобой сидим в его будущем. Выключи магнитофон, я закажу мороженое, прохладить глотку.
Подали витое мороженое в форме конуса. Стелла была довольна.
— Кроме того что он был красавцем, он был умником, в семнадцать лет он возглавил ГДУД. Быть главой ГДУДа — это и лекции, и походы, и столько всяких дел для ребят. Я работала в еврейском детском доме. Кем-то вроде культмассового работника. Детский дом в Брно был ужасный, честно тебе скажу. Но про это не пиши. Была там начальница-воровка, дети голодали, половину из них поместили туда якобы в ожидании визы в Палестину. Их родителей околпачили — отправили в Палестину, взяли с них кучу денег, наши же, евреи, и сказали, что через две недели вышлют детей. Не выслали. Сейчас с этим нечего разбираться, может, и впрямь не смогли, но все дети оказались в Терезине… и далее, как говорится, везде. Там, где я была, там, где все сгорели. Но этого я не помню, нет! Из тех детдомовцев я знаю только Грету
[16] и Иегуду
[17], они выжили и после войны нашли своих родителей в Палестине. Они живут в Иерусалиме, наверняка ты с ними знакома.
— Да.
— Вернемся в Брно. Ты была в Брно?
— Да.
— Тогда мне тебе нечего рассказывать, — Стелла вытерла рот, достала из сумки зеркальце, посмотрела в него, убрала на место. — Карел занимался транспортами. Я не понимаю, почему именно он должен был составлять эти проклятые списки? Да, он был исключительно ответственным человеком… И за это его наказали. В соответствии с политикой уплотнения в квартире моих родителей жили две еврейские семьи. Пришлось переехать к Хутерам, у них в то время еще никто не жил. Нам повесили занавеску. Нет, там еще жил брат Карела, Михаэль, он уплыл из Европы на том же корабле, что и мои подопечные. Шесть месяцев вплавь… Навести его в кибуце Хулиот. У него хорошая память. Например, он помнит, что мы с Карелом уступили его больной маме место за занавеской, то есть отказались от своего угла. А я была еще девочкой и очень стеснялась.
В кафе вошла молодая пара, Стелла насторожилась. Вдруг попросят включить музыку? Нет, все спокойно, сели далеко.
— В Терезине Карел был воспитателем в детском доме для девочек, вместе с Вальтером Фрейдом. Вальтер был талантлив во всем. Если бы все кончилось Терезином, я бы помнила и про кукольный театр, который устраивал Вальтер, и про лекции, — я ведь любила учиться. Но главное, мы с Карелом были вместе. Я могла у него ночевать. Как-то раз просыпаюсь и вижу: сидит мой муж на нарах и пальцем давит клопов… Первыми получили повестку мои родители. Как честный человек Карел не мог вычеркнуть их из списка. Вообрази: твоих родителей отправляют в концлагерь, и за это отвечает твой муж. Ты умоляешь его вписать кого-то вместо них, а он отвечает: «Это будет несправедливо». А мои родители были младше тебя… Погибли в Треблинке.
Все же включили музыку. Стелла бросила грозный взгляд на кассиршу. Та убавила звук.
— Поначалу я была в Дрезденских казармах, а Карел — в Судетских. Несмотря на то что наш родной язык был немецким, в Терезине мы с Карелом говорили по-чешски. Но взрыв народного патриотизма быстро угас, и я до сих пор читаю книги только по-немецки, а газеты — на иврите. Кстати, у Рут в Терезине родилась дочка, Вальтер смастерил для нее деревянную кроватку, но малышка простудилась и умерла. Больше Рут не рожала. Я оказалась более продуктивной. Пауза, мне нужно в туалет.
Когда она вышла, официантка спросила, почему меня интересует Стелла. «Интересная женщина», — ответила я. Она согласилась и, подумав, добавила: «Немного странная».
«Странная» женщина вернулась, села, убрала волосы со лба, и я увидела ее глаза, маленькие, карие, тусклые.
— Мне было двадцать два года, когда я осталась одна… Рут нашла в Брно моего дядю. Нашу квартиру и квартиру Хутеров заняли чехи. Теперь, пожалуйста, нанимай адвоката, он пойдет в архив города Брно, где хранятся все довоенные циркуляры, — там сказано, какой дом кому принадлежал. Тогда же царило полное бесправие. Когда я пришла в свой дом и заявила этим чехам, что меня зовут Стелла Барух и что я вернулась из Освенцима, — Барух — моя девичья фамилия, — мужчина ухмыльнулся в усы. «Врешь, — сказал он, — оттуда не возвращаются». Я — вру?
Стелла закатила рукав и показала мне номер у локтя.
— Видишь, как новенький. Это ж выжигали, должно было быть больно, но я не помню. Знаешь Питера Ланга из кибуца Гиват-Хаим?
