Кроме того, читал в детских домах Шекспира и Шиллера. (Отчеты отдела досуга за март 1944 года.)
Странно… Родившийся в 1909 году, в Первой мировой войне участвовать не мог. Каким образом, не имея заслуг перед рейхом, он числился в Терезине «проминентом класса А»? Кого он загипнотизировал, чтобы попасть в список привилегированных?
А что его мать?
Маркета (Маргарета) Перлзе родилась 29 сентября 1880 года, попала в Терезин 18 апреля 1942 года, оттуда сразу же — в Рейовиц близ города Люблин, где была уничтожена.
Франц прибыл в Терезин годом позже. Знал ли он, что случилось с матерью? Если не знал в Праге, в Терезине узнал наверняка. Была ли у него своя семья до войны? Судя по возрасту, да. Хотя не факт.
Оказалось, факт.
Господин Палка
31 декабря, через неделю после сочельника, раздался звонок: «Меня зовут Михал Палка, я сын Франца Перлзе, — представился голос по-чешски. — Я нашел в интернете ваш сайт про Терезинские лекции…»
— Палка?
— Да. Но с протяженным первым «а». Паалка. Знаете, что это означает?
— Палку.
— Нет. Летучую мышь. Просто палка — без протяженной «а».
Разобравшись с тонкостями произношения, мы занялись заполнением послевоенных пробелов. Из Терезина Франц Перлзе вернулся в Брно, какое-то время проработал инженером-химиком на сахарном заводе, а в 1948‐м переехал в Прагу. С 1955‐го работал актером и режиссером в пражском театре в районе Хлоубетин, снимался в кино, играл в разных театрах Чехословакии, Австрии и Германии. В 1957‐м написал пьесу «Буря». Последние двадцать лет жизни играл второстепенные роли в третьестепенных спектаклях и снимался в сериалах. Исключительно в роли нацистов. Умер в Жатце в 1977 году.
* * *
В январе 2006 года мы встретились с господином Палкой в музее города Либерец, где я монтировала выставку «Билет на пароход в рай». Высокий, прямой, с непонятными глазами, прикрытыми краем шляпы, он специально приехал из Брно, чтобы со мной повидаться. Акцент на «специально». Либерец — не ближний свет. Только доехал — и уже пора назад. Даже на пароход взглянуть не успеет. У него с собой конверт с фотографиями, и если я смогу проводить его до вокзала…
Мы сели в трамвай. Я подарила ему наши с Сережей книги о лекциях в Терезине в переводе на чешский и английский.
— В английской больше упоминаний о Франце Перлзе. По-чешски книга ополовинена.
— Если это мне, то спасибо, — господин Палка убрал книги в портфель и достал оттуда драгоценный конверт.
Красавец папаша, сидя на траве, зашнуровывает ботинок, на спину ему взгромоздилась милашка в белом, неприкрытая страсть во взгляде. Сосновый лес, красавец папаша в белой одежде лежит на траве, милашка в пестром платье и шляпке сидит рядом, обняв его рукой за подбородок. Красавец папаша стоит в воде в черных трусах, она — светлые вьющиеся волосы подобраны у висков заколками — сидит в купальнике на прибрежном камне в обнимку с остроухим псом. Он ей что-то говорит, она слушает, грациозно склонив голову.
— Вскоре после войны отец ушел к этой даме. Подъезжаем, позвольте оригиналы. — Господин Палка втиснул конверт с фотографиями между книг.
Вокзал. Конечная. Просьба освободить вагоны.
Дзинь — и господина Палки нет.
* * *
Наутро письмо. «Вы посланы мне судьбой, теперь я иначе вижу своего отца. Только не зовите меня господин Палка. У вас нелады с долгой „а“».
Михал готов собрать и прислать мне все материалы, поскольку я именно тот человек, кто «пытается привести в человеческое состояние» людей, которых записали в жертвы и на этом поставили крест. Без всякой мысли о том, что они жили, думали, творили.
Неожиданный поворот.
Франц Перлзе и его жена Квета, 1950. Архив Е. Макаровой.
Михал Палка и Елена Макарова, Брно, 2006. Фото С. Макарова.
Точечное исследование
Через год мне понадобилась его помощь. Я послала Михалу фотографии и рисунки, сделанные Францем Петером Кином в Брно, и попросила его идентифицировать по ним улицы, здание школы и дом, где он жил. Я приеду, и мы вместе пройдем по всем пунктам. Михал обрадовался и поручению, и тому, что мы наконец встретимся в его родном городе.
В назначенное время Михал ждал меня у выхода из вокзала. Я узнала его не сразу. Во-первых, он улыбался, во-вторых, стоял июль, и он был в легкой клетчатой рубахе и бриджах. Зато скульптуру на главной площади я узнала сразу. С того времени, как ее фотографировал Кин, она нисколько не изменилась. Михал подвел меня к зданию с кариатидами в стиле ампир, обнаженные мускулистые мужчины с рисунка Кина все так же подпирали головами балкон. Школу, где учился Кин, Михалу опознать не удалось, групповая фотография на фоне школьного фасада оказалась плохого качества. Он пытался увеличить ее на экране компьютера — одни пиксели. Но когда нам все же удалось найти здание и даже попасть внутрь, Михал от радости перепрыгивал через ступеньку. Широкая лестница сузилась, и мы попали в коридор. В его окнах отражалась неоновая реклама универмага «Батя». Эту знаменитую стеклобетонную постройку поры раннего конструктивизма Кин рисовал отсюда и, скорее всего, на перемене. Все вокруг носятся, а он стоит у окна и рисует универмаг.
Став причастным к «точечному», как Михал его назвал, исследованию, он то и дело повторял: «И это ведь лишь один из миллионов убитых гениев…»
— Не все были гениями…
— В вашей книге приводятся 520 биографий терезинских лекторов. Объясните мне историю одного из них, моего отца. Каким образом он, не имевший баронского титула и не совершивший никаких подвигов во имя рейха, был зачислен в «проминенты»?
— Не знаю.
— У меня есть подозрение, что в получении статуса была замешана женщина, возможно, даже нацистка, которая в него влюбилась. Как это проверить?
— Зачем?
— Важно для понимания.
— То есть вы хотите понять, до чего докатился ваш отец, желая выжить?
Знаменательно, что разговор происходил в таверне, декорированной чешскими газетами времен оккупации. Гитлер, Сталин, Риббентроп, антиеврейские указы, дело Гейдриха…
— Вам было бы легче, если бы вот это все его прикончило?
Михал замер. Вилка с кусочком помидора повисла в воздухе. Похоже, я перегнула палку.
— Вы знаете, почему я уехал из Либерца через двадцать минут?
— Нет.
