– Э, разве в войске у Великого Князя служить – хуже, чем в Охотниках? – засмеялся Василий, взъерошив приятелю Миленки и без того растрепанные вихры. – Не одной же Цитадели все сливки доставаться должны. А мы этот рыжий гриб-подосиновик в Моховом лесу первые нашли!
Воеводе тоже было что порассказать товарищам. Окончательно онемевшим от того, что выложил им Никитич. Отправиться ночью в запретный царский сад вызвались все, но взять с собой Добрыня решил только Василия, а приказы воеводы в отряде не обсуждались.
Остаток дня и вечер тянулись медленно. Победители чермака отсыпались с дороги. Добрыня с Казимировичем укладывали седельные сумки, приводили в порядок оружие. Мадина не объяснила, куда они едут и когда вернутся во дворец – под утро или раньше, но из слов царицы воевода понял, что нужно быть готовыми ко всему.
– Останешься опять за старшего, – велел, собравшись, Добрыня Ивану Дубровичу. – Если, мало ли, не успеем к утру вместе с Провом назад возвратиться и явятся люди Николая вас из дворца выпроваживать, тяни время сколько сможешь. Из Бряхимова не уезжайте. Остановитесь на каком-нибудь постоялом дворе в предместье, у северных ворот – и дожидайтесь вестей от нас с Василием. Не думаю, что у Мадининого деверя наглости хватит великоградских послов попытаться в заложники взять, но, если все-таки хватит – пробивайтесь из города с боем. А самое главное, сбереги всех наших – и себя, Ваня.
Молодой богатырь медленно кивнул темно-русой головой: понял, мол. Только во взгляде читалось – и вы вернитесь невредимыми.
– Чудо-доспехи охраняйте как зеницу ока, – деловито добавил Добрыня. – Зря мы их с собой в Бряхимов тащили… Не для того железные мастера над этой броней столько трудились, чтоб дурень, лишь о себе мыслящий, на их работу лапу наложил.
В Дубровиче воевода не сомневался: тот не подведет и сделает всё как надо, самим бы не оплошать. Воевода уже надевал в горнице кольчугу, когда к нему подошел Терёшка. Выглядел парнишка – решительней и серьезней некуда. Губы сжаты, рыжие брови над темно-голубыми глазами нахмурены.
– Возьми меня с собой, Добрыня Никитич, – негромко сказал парень.
– Не возьму, – хмуро бросил богатырь, затягивая пояс. – Слушайся во всем моих витязей – и о Милене позаботься.
– За ней Баламут приглядит, а мое место с вами! – Глаза Терёшки упрямо сверкнули из-под огненной копны волос, упавших на лоб. – Вдруг вам нечисть встретится? Невидимая али в человеческой личине вроде того чермака… Как вы ее на чистую воду выведете?
Ладонь парнишки сжалась на рукояти подвешенного к поясу отцовского ножа, и Добрыне подумалось: а почему бы и нет? Иные в пятнадцать-то лет уже воинами в дружинах служили и такие подвиги совершали – по сей день о том в песнях поют…
Да и не мальчонка он уже, этот сын Охотника, спасший свою подружку от вештицы, справится – история с худом-искусителем еще раз тому порукой стала. Орисницы ему огня отпустили щедро, не душа – костер.
– Добро, – кивнул, решившись, воевода. Увидел, как просияло лицо Терёшки, и строго добавил: – Но от нас с Василием – ни на шаг. Понял? Беги собирайся.
* * *
Прощание было коротким.
– Поосторожней там, добрый молодец, – улыбнулась Миленка Терёшке.
От Добрыни не укрылась тревога, плеснувшаяся при этом в серых глазах юной знахарки. Хоть и старалась девчонка изо всех сил казаться веселой.
– Всё ладно будет, красна девица, – пообещал в ответ парень. Тоже с улыбкой – упрямой и бесшабашной.
Ни дать ни взять – брат, грубовато, но ласково успокаивающий сестренку. Да эти двое ребят из Мохового леса и держались друг с дружкой как брат и сестра. Между которыми и без шуточек не обходится, и без подначек, но друг за друга они во всем стоят горой.
Из посольских покоев вышли, ни от кого не таясь. Дворцовая стража уже успела привыкнуть, что послы не раз и не два на дню заглядывают на конюшню, проведать своих лошадей. Чернобронники Гюряты, игравшие у крыльца при свете факелов в кости, проводили взглядами троицу русичей, направившихся через двор в сторону царских конюшен, и вернулись к своему занятию.
У конюхов, как раз чистивших денники, Добрыня попросил про себя прощения. Пока Терёшка караулил у дверей, воевода с Василием умело, быстро и тихо оглушили парней, связали обоих, заткнули им рты и уложили в углу на солому. Заседлать и вывести из денников Бурушку, Серка и Гнедка побратимам тоже удалось незаметно.
– Со мной в седле поедешь, – шепнул Казимирович Терёшке.
Бурушко потерся мордой о плечо Добрыни. Темный, с искоркой, умный лошадиный глаз покосился на воеводу.
«Ты в кольчуге. Будет бой?»
– Не знаю, – Добрыня погладил коня. Почесал за насторожившимися ушами, и Бурушко еще раз мягко толкнул хозяина лбом, с радостью откликаясь на ласку. – Но думаю, будет.
«Хорошо, – прозвучало в голове у воеводы. – Наконец-то».
К скрытой в гуще кустов боковой калитке, ведущей в царский сад, они подошли, когда колокол на дворцовой башне звонко и раскатисто отбил полночь. Прошло всё гладко, никому на глаза русичи не попались. Да и то сказать: в такой поздний час наткнуться в этой части двора можно было разве что на кого-то из всё тех же конюхов. Либо на дворцового слугу, назначившего в зарослях у садовой ограды свидание девке-чернавке или посудомойке.
– Пришли? – От куста шиповника отделилась темная тень.
Мадина опять оделась по-мужски. Свободного покроя кафтан, порты, заправленные в высокие кожаные сапоги, плащ с отброшенным за спину капюшоном. Косы она уже знакомо убрала под шапку.
Терёшку алырская царица смерила удивленным взглядом: а тебя, мол, парнишка, это еще зачем богатыри-великоградцы с собой прихватили? Но ничего не сказала.
– Не хватится тебя деверь, государыня? – тихо спросил Добрыня.
– Не до меня ему, он с воеводами засел совещаться, – Мадина покачала головой. – Но времени у нас совсем мало, в обрез. Идемте.
Ключ Мадины в замке калитки повернулся легко и беззвучно. Выбитые на нем руны полыхнули серебряным огнем, и в лица Добрыне и его спутникам повеяло волной колючего холода.
Распахнулась калитка тоже без скрипа. Богатыри осторожно ввели в нее под уздцы лошадей. Сомкнулись железные створки за ними сами, и в спину воеводе вновь знобко ударило морозом.
– Куда теперь? – прошептал он Мадине.
Та огляделась, подумала и махнула рукой: за мной.
Эта часть сада была заглохшей и одичавшей до того, что и впрямь сильно напоминала кусочек леса. Ни деревьев здесь не подрезали, ни бурьяна не выпалывали уже давненько. Вымощенная каменными плитами дорожка, по которой повела богатырей и Терёшку царица, скоро утонула в траве. Высокой, но уже по-осеннему жухлой, полегшей. Над головами шелестели полуоблетевшие черные кроны, что-то шуршало в кустах и в обступивших дорожку колючих зарослях ежевики. Пахло прелыми листьями и тонким винным духом переспелых ягод боярышника и яблочной падалицы.
