– Учить меня вздумал? Ох, много на себя берешь, посол! – у Гопона дернулся угол рта. – И Русь ваша тоже многовато на себя брать стала. Строите из себя чистеньких да беленьких – мол, глядите, как мы ночей не спим, сладкого куска недоедаем, всё о благе Золотой Цепи печемся. А сами подмяли под себя Славию, как наемник – гулящую девку. Вздохнуть – и то без вашей указки свободно никому нельзя! Коли соседям по сердцу вам сапоги вылизывать – пущай, на здоровье. Но Алыр, покуда царь Гопон жив, хвостом перед вами вилять не станет! Уяснил? Так своему Князю можешь и передать.
Рядом с Добрыней переступил с ноги на ногу, звякнув кольчугой, Дубрович. А Василий – тот на глазах уже медленно бледнел от ярости.
Держитесь, братцы, мысленно прикрикнул воевода. Переговоры – тоже битва, только не мечами булатными она ведется.
– В дела Алыра, которые только одного Алыра касаются, Русь вмешиваться не намерена. И не вмешивалась никогда. Ни при Великом Князе Владимире, ни при отце его Ярославе, ни при деде, Радогоре Освободителе, – голос Добрыни налился сталью. – Твое величество сам понимать должен, что напраслину тут на Великоград возводит…
– А чего же тогда ты вырядился так, господин посол великоградский? – перебил Гопон, стукнув кулаком по подлокотнику. – Не для того разве, чтобы передо мной оружием побряцать? Мол, дрожите, алырцы, перед богатырями Владимира, мы вас, ежели до войны дойдет, шапками в чистом поле закидаем? Не закидаете! Витязей могучих, в бою искусных, и у нас много. Ваши неженки да чистоплюи нам не соперники. Захочу – не сомневайся, в такую же броню диковинную своих лучших ратников одену, уж наскребу на это золота!
Теперь царь-наемник смотрел на воеводу не только с вызовом, но и с откровенной издевкой.
– Слухи и до нас доходят, у кого ее в Сорочинских горах заказать можно… Только, как по мне, игрушки эти хитрые для тех придуманы, у кого душа заячья и кто на силу свою да на умение воинское не надеется. Вот ты скажи, посол: не побоишься без своих цацек со мной меч скрестить, коли я против тебя с саблей выйду? А то о силе и храбрости твоей, Добрыня Никитич, много всякого плетут. Или это одна молва пустая?
Снова шумно выдохнул Василий. А воевода уже не знал, что и подумать, глядя на широко ухмыляющегося Гопона. Это, вообще, правитель целого царства перед ним, взрослый муж, богатырь – или мальчишка, который, напыжившись, пытается взять супротивника «на слабо»? Или же играет царь-наемник с русичами, изображая из себя эдакого сорванца?
– Шутить твое величество, как я погляжу, горазд, – отрубил Добрыня. – На поединок с царственной особой гридину выходить не след, даже если он – боярин. И даже если сам гридин от такого поединка – не прочь. Так по всей Славии заведено.
– Эка выкрутился! – Гопон с маху хлопнул себя по колену. На сей раз в его глазах промелькнуло что-то быстрое, непонятное и, пожалуй, похожее на уважение. – Увертливый ты, посол, ровно налим. Как мои вельможи из старой знати, те, кто меня втихомолку лапотником зовут.
Это у него снова вырвалось с запальчивой злостью. С ненавистью даже, которую Гопон и не пытался скрыть. Добрыня вдруг понял: вот сейчас царь-богатырь перед великоградцами действительно искренен.
– Я их тут всех в кулак зажал, они у меня по струне гусельной натянутой ходят. Думаешь, не ведаю, что стоит мне вожжи чуть ослабить, и половина из них, павлинов спесивых, меня с потрохами продаст? Вон, Карп подтвердит, – Гопон повернулся к стоявшему рядом с троном казначею, который всё это время внимательно вслушивался в разговор своего государя с послами, ни слова не упуская. – Хоть баканцам продадут, хоть Владимиру твоему, да хоть Чернобогу – лишь бы цену дали хорошую… Вот и они знают, что я это знаю. И что ежели решатся меня в спину ножом ударить, головы у них с плеч полетят. Пташками!..
Царь-наемник выругался сквозь зубы. Длинно и цветисто. Ни послов не стесняясь, ни советника.
– Свой трон я никому не уступлю! Никаким предателям да врагам Алыра! Не для того, худ их всех побери, я клятву дал Алыру защитником быть, когда царский венец надел! А людей, мне верных, награждаю по заслугам – будь они знатного рода али простого. И они за Гопона Первого Сильномогучего кому угодно горло зубами перервут!
Гопон аж подался вперед, по-прежнему не сводя пристального взгляда с Добрыни.
– Об этом своему князю тоже доложи… Ну что, посол? Еще чего мне веселого скажешь – али мы на том разговор закончим?
– Мы его толком и не начали, государь. Я не всё сказал, что у меня в мыслях, а ты из мною сказанного разве толику малую расслышал, да и ту понять не захотел. – Добрыня произнес это резко, словно отчеканил. – И к тому же не верю я, что в Алыре законы гостеприимства позабыли. Мы с товарищами устали в дороге и будем благодарны, коли покажут твои люди, где нам здесь, во дворце, отдохнуть можно. А беседу лучше поутру продолжим. Добром да ладом.
В тронном зале повисла тишина.
– А ты и верно неробкого десятка. Вон, и гнева моего не убоялся – а я с казначеем своим горбатым едва об заклад не побился: сдадут Владимировы богатыри моей страже на крыльце мечи али упрутся? Что ж, добро! – алырский государь отрывисто хохотнул. – Незваный гость – хуже змеевича. Но никто еще не говорил, что царь Гопон для гостей хлеба-соли пожалел. Покои для вас готовы, Карп вас туда проводит. Ешьте, пейте, отдыхайте, чего еще понадобится – Карп расстарается, он и в этом толк знает. А договорим, так и быть, завтра.
Добрыня слегка наклонил голову в знак согласия. Рядом опять вздохнул Казимирович – на этот раз с облегчением.
Воевода и сам был не прочь выдохнуть полной грудью. Дела своего они еще не сделали, но драки с алырцами не будет точно, а переговоры состоятся. Царь-наемник все-таки решил послов выслушать – и это уже победа.
* * *
Покои великоградцам отвели богатые и просторные. В чем в чем, а в скупости да в мелочности Гопона никак нельзя было упрекнуть. Окна выходили на дворцовый сад, обнесенный со стороны двора кованой оградой-решеткой. Обсажена она была пышно разросшимися кустами шиповника и уже почти облетевшего чубушника.
– Не сад у вас тут во дворце, а целый лес, – подивился Дубрович, разговорившись с пожилым слугой-алырцем. – Большой вон какой да густой, запросто заблудиться можно.
– В нем, витязь, иным деревьям – уже лет под триста, – словоохотливо объяснил тот. – Тут, на холме, роща росла дубовая – еще и города тогда не было. Прадед мой рассказывал: когда детинец строили, ее вырубили – да не всю, пожалели самые старые деревья. А как в Бряхимов царский двор перебрался, рядом с ними яблонь, груш да вишенья насадили – и огородили стеной и дворец, и сад… Господин хороший, ты бы попарился сперва, а то как бы баня не выстыла.
Баня у Гопона оказалась воистину царской. Душистые березовые и дубовые веники, липовые полки и лавки, устеленные чабрецом и пахучей буркун-травой, вдоволь мятного кваса, чтобы плескать на каменку и окатываться, прежде чем лезть на полок – видать, государь-богатырь и сам попариться страсть до чего любил.
