Утром по въевшейся в кровь воинской и мастеровой привычке встали великоградцы рано. Умылись у колодца около конюшни. По-простому, не дожидаясь, пока слуги, приставленные к гостям Карпом, приволокут серебряные тазы с теплой водой, сдобренной розовым маслом, да тонкие льняные полотенца.
Завтрак посольству подали с царской поварни обильный, как и вчерашний ужин, но за едой воевода и его товарищи не засиделись и уже заканчивали, когда дверь в горницу распахнулась.
– Хлеб да соль, господа послы. Места за столом лишнего не найдется? – раздался с порога уже знакомый Добрыне, Василию и Ивану зычный голос.
Гопон стоял в дверях, едва не касаясь головой высокой притолоки. Одет он был куда проще, чем вчера: синие порты да льняная вышитая рубаха, подпоясанная голубым поясом с кистями. К потрепанным кожаным сапогам, вымазанным грязью, пристала солома, у пояса висит степняцкая плеть из сыромятной кожи. Видно, царь-богатырь тоже поднялся рано и успел заглянуть на конюшню. Накануне вечером Добрыне удалось вызвать на разговор по душам не только Гюряту, но и одного из царских конюхов, обихаживавших Бурушку. Парень много чего взахлеб порассказал воеводе – и о Гопоновом жеребце-дивоконе, и о том, что Гопон и его супруга, царица Мадина, оба страстные и отменные наездники. Заодно выяснилось, что коня государь проминает в дальней части дворцового сада, куда даже царским вельможам доступа нет.
Боковую калитку, туда ведущую, конюх Добрыне тоже показал. От конюшен к ней вела петляющая меж густых шиповниковых зарослей узкая дорожка. При царе Милонеге, обмолвился парень, этой калитки в садовой ограде еще не было, сделали ее по приказу Гопона, а запретную часть сада к тому же дополнительной стеной обнесли. Воевода на это только пожал плечами: что ж, у каждого правителя – свои причуды, и прогонять сон лихой скачкой не худшая, хотя… Хотя не похож алырский царь на выспавшегося, да и ложился ли он вообще почивать? Под запавшими глазами у Гопона залегли темные тени, лицо как-то резко осунулось, скулы заострились. Выглядел он сегодня пасмурным и невеселым, несмотря на то что по-прежнему держался с вызовом.
– Здрав будь, государь. – Добрыня постарался не подать виду, до чего его удивили появление Гопона и его облик. – Место, вестимо, найдется. Выбирай, где глянется.
– Что, Добрыня Никитич, не ждал такого с утра пораньше? – усмехнулся нежданный то ли гость, то ли хозяин. – Садись да не смотри на меня, как оборотень на серебро. Лучше выпьем, закусим и обсудим кое-чего с глазу на глаз. Ты ведь сам того вчера хотел.
Он опустился на скамью напротив Добрыни. Потянулся к кувшину с вином. Плеснул себе в кубок, единым духом выпил, утерся рукавом. Отломил поджаристую горбушку от кулебяки и принялся жевать, не сводя с воеводы жесткого светлого прищура. Добрыня едва заметно кивнул, и русичи, один за другим, потихоньку стали выбираться из-за стола и исчезать за дверью. Остался только Василий, не сводивший с жующего царя пристального и настороженного взгляда.
– Не стану спрашивать, как вам ночью спалось да угодили ли вам мои стряпухи. Пустых разговоров не люблю, а сейчас мне и вовсе не до них, – наконец промолвил Гопон. – Долго ли ты, господин посол, вчера своему витязю шею мылил за драку с моей стражей, мне тоже без разницы. Я о другом говорить пришел. Из-за чего я воевать собрался, ты знаешь?
– В Великоград дошли вести, что у Алыра с баканцами начались стычки на границе. В горах, на перевале у Кесеры, – осторожно ответил Добрыня. – А еще слыхали у нас, что Бакан перевал наглухо перекрыл и поставил там войска.
– В точку, – Гопон снова налил себе вина, но пить не стал, лишь чуть пригубил. – А через него идет главный тракт, который Алырское царство связывает с южными землями. Баканцы тот тракт перерезали; и вот уже четыре месяца ни нашим торговым обозам на юг, через горы, ходу нет, ни купцам с юга – в Бряхимов. Твой Владимир стерпел бы, если бы соседи такие убытки ему учинили и такую пощечину отвесили? Я – тоже не из терпеливых. Баканскому царю отписал, мол, если ты такой-сякой немазаный-сухой не уберешь войска с границы, я ее передвину. Верст этак на двадцать южнее. Чтобы башни твоего дворца с наших пограничных застав было видать!
В ответ можно было заметить, что Бакан не от хорошей жизни на такой шаг решился. Из Алыра через Кесерский перевал зачастили безнаказанно шастать разбойничьи шайки. Вырезают баканскую стражу, разоряют и жгут порубежные деревни, потрошат на тракте купцов, о которых так печется Гопон, а алырский царь не делает ровно ничего, чтобы дать окорот наглеющим день ото дня душегубам. Но пока русич лишь молча слушал, ожидая главного. Того, из-за чего Гопон не спал ночь и ради чего заявился.
– Думал я: вот припугну соседушек хорошенько, и до них дойдет, что задевать Алыр – себе дороже. – Царская щека вновь дернулась. – Зря, как вышло, думал! Теперь большой войны нам не миновать. Два дня назад баканцы жену мою похитили, Мадину.
Вот чего-чего, но такого Добрыня с Василием никак не ожидали услышать. Огорошил их Гопон знатно, точно обухом огрел по голове.
– Как – похитили? – нахмурился Добрыня.
– Об этом не все мои советники и воеводы покуда знают. Я в тайне держу, что царица пропала, но долго такое скрывать не выйдет, сам понимаешь, – Гопон произнес это тихо и с горечью, выталкивая из себя слова будто через силу. – Мы с ней, с Мадинкой то есть, весь последний год… ну, ладили плохо. Она у меня тоже горячая, нравная, в бабку по отцу пошла – княжну с Кавкасийских гор. Иной раз как начнем браниться – и припомнить-то стыдно, чего только друг другу не наговорим… Ну, и стала она всё чаще отпрашиваться к родне своей съездить погостить. Оттуда ее и выкрали.
– Что за родня?
– Двоюродный дядя ее по матери, боярин Славомир Пересветович, жена его да дети ихние, – Гопон запустил пятерню в свои растрепанные кудри и взъерошил их еще сильнее. – Он, Славомир, с покойным моим тестем очень был близок. Нрава крутого, спорит со мной часто, я его на дух не выношу, однако племянницу старый пень любит, как родную дочку, – из-за того с ним до сих пор и не разлаялся до конца… Усадьба Славомирова за городом стоит, там и лес близко, и охотничьи угодья богатые. Вздумалось Мадинке на охоту съездить, за перепелами. С троюродными братцем и сестрицей, такой же егозой, со своим телохранителем да с двумя дядькиными сокольниками. Вот и… съездила.
Это слово Гопон произнес с таким бессильным и злым отчаянием, что Добрыне захотелось самому долить ему вина в кубок.
– А почему, государь, ты решил, что царицу Мадину баканцы похитили?
– Кто ж еще так обнаглеть мог? – царь аж зубами скрежетнул. Боль в его глазах блеснула самая настоящая, неподдельная. – Славомир к похищению причастным быть не может. Враги мои из той же старой знати? У них кишка тонка на такое пойти. Да и письмецо бы они мне уже подкинули али своего человека прислали с весточкой: мол, жена твоя у нас в руках. Хотя не удивлюсь, если кто из них с баканцами стакнулся и в этом замешан. Разбойники какие выкрали, ради большого выкупа? Эти бы тоже дали знать, что царица у них. Или моим людям, или боярину Славомиру. А тут – тишина, ни слуху ни духу.
