– Рассказывать долго, – она невольно вздрогнула. – А тебе-то что?
– Ничего, – лицо у богатыря неожиданно стало серьезным. – Просто я тому, кто это сделал да такую красоту загубил, руки бы поотрывал.
Миленка, услыхав это, опять невольно залилась румянцем. А когда поняла, что Баламута услышал и Терёшка, тут же буркнувший себе под нос что-то недовольное, покраснела еще жарче. До самых ушей.
Скоро кончилась прогалина, заросшая вереском, тонкими рыжими осинками и совсем молодыми, по грудь Миленке с Терёшкой, елочками, идти по которой было повеселее. Стежка сузилась, снова нырнула под чащобный полог, и у внучки знахарки и богатыря начисто пропало охватившее их вдруг настроение перешучиваться. Как отрезало.
Чем дальше отряд углублялся в пущу, тем плотнее сгущался вокруг влажный, пахнущий прелью сумрак. Провалы темноты, черневшие между стволами, казались воротами на Ту-Сторону. Густел и туман. Его белые пряди плыли над тропой – и тянулись к людям из чащи, как чьи-то полупрозрачные пальцы. На тропу то и дело выползали змеями толстые древесные корни. С веток и стволов свешивались космы сизого лишайника, а выше недобро и глухо шумели еловые лапы. Но при этом Миленку не переставало удивлять: лес, хоть и вековой, и непролазный, отнюдь не выглядел неухоженным. Ни завалов бурелома, ни гнили, ни сухостоя. Ни даже луж с застоявшейся водой во мху под ногами.
– Что за наваждение, – раздался впереди голос Терёшки. – Вроде тропа прямо ведет, не петляет – и не сворачивает никуда. А по мху да по смоле на стволах получается, что мы всё время влево забираем.
– Я бы мху на стволах, да и другим приметам в этом лесу не очень-то верил, – отозвался Добрыня. – Хотя и тропы тут, видать, тоже с придурью. Давай-ка попробуем идти, как шли, а там видно станет, не водят ли нас кругами.
Кругами их водили. Это сделалось ясно, когда на пути в третий раз попалась одна и та же нависавшая над тропинкой кряжистая ель с наплывом на стволе, похожим на коровью голову. Терёшка хотел было сделать на ее коре метку ножом, но не решился. Повязал вместо этого на нижний сук обрывок белой тряпицы, которую попросил у Миленки. Увидев впереди знакомую уже до тошноты елку с этой самой тряпицей на суку в четвертый раз, они даже не удивились.
– Обувь нам всем, что ли, переменить с левой ноги на правую, а с правой на левую – да одежду наизнанку вывернуть? – Василий уже не шутил – говорил серьезно. – Или выругаться покрепче? Милена, затыкай уши.
– Тут хозяин – не простой леший, его чары так не одолеть, – покачал головой Молчан. – Дай-ка, воевода, я по-другому попробую.
С тех пор, как они въехали в пущу, он, по своему обыкновению, не проронил ни слова. Но, оборачиваясь, Миленка несколько раз замечала: Молчан то и дело поглаживает рукоять и ножны своего меча – и что-то шепчет. Лицо у него сделалось еще сосредоточеннее и даже как-то словно бы потемнело и осунулось. Она тут же подумала: ворожбу какую творит, что ли?
Молчан вынул из ножен меч и выставил его в седле перед собой. Сверкнула булатная сталь, рисуя в воздухе, одну за одной, три светящихся символа, и Миленка поняла, что это – чародейские руны. Зашумели недовольно над головами верхушки елей, что-то громко застонало в чащобе. Но тут же всем показалось: разом лопнули сковавшие их невидимые оковы. Даже как будто дышать стало легче.
– Получилось, Данилыч! – лицо Василия осветилось радостью. Он пояснил Терёшке с Миленкой: – Молчан у нас не то чтобы чародей, но уж точно человек знающий. И с лесной волшбой знаком не понаслышке.
– Получиться-то получилось, да как бы дальше хуже не было, – глухо отозвался Молчан. – Лес аж злобой исходит. Растревожил кто-то еще раньше нас здешнего хозяина. Ровно камень в омут кинул – и круги по воде пошли…
– Они это, не иначе, – коротко бросил в ответ Добрыня.
Больше с отрядом тропа никакого скоморошества не выкидывала, однако обрадовались русичи рано. Теперь отряд шел, хоть и правильно, зато прямиком в самое сердце пущи. Всё гуще и темнее становился лес, всё теснее смыкался вокруг. И всё острее делалось ощущение: кто-то очень могучий, очень древний и очень не желающий видеть в своем лесу никаких чужаков холодно и немигающе смотрит им в спины. Тысячью глаз. Из-за стволов, из гущи еловых ветвей, из-за пней и коряг, из-под корней, кустов черники, папоротников и моховых кочек. Это было куда страшнее, чем если бы выпустил он, этот «кто-то», против них целую стаю зубастой и голодной чащобной нечисти – хоть бы и давешних болотников.
Вскоре хозяин, похоже, начал терять терпение. Нахальство незваных гостей злило его всё больше.
– Берегитесь! – крикнул Добрыня, первым заметивший опасность.
Толстая старая ель, надрывно заскрипев, рухнула справа прямо на тропу. Заржал, вставая на дыбы, Бурушко, спасая Добрыню и себя от удара. Следом рухнула другая, вся в седых космах мха. Повалилась она на тропу уже слева. Василия еловый сук только чудом не выбил из седла, еще бы чуть – и либо его пропороло бы насквозь, либо Серка покалечило.
Чудеса были не в том, что на тропу обрушились деревья. Мало ли – одряхлевшие, источенные изнутри короедами, прогнили, переломились… но оказалось, что они и не переломились вовсе. Поскрипывая и колыхая колючими шуршащими лапами, лесные великанши, упавшие поперек тропы, начали медленно распрямляться. Тянуться и подниматься вверх, принимая прежний вид как ни в чем не бывало. У ахнувшей Милены промелькнула мысль: такого не бывает, это ей мерещится. Но дожидаться, пока ели окончательно распрямятся, никто не стал. Сойдя на обочину, быстро проскочили опасное место, и только через сотню шагов позволили себе с облегчением вздохнуть.
Хотя какое уж тут облегчение? Один раз спаслись, а что дальше будет? Кто знает, сколько здесь таких зачарованных деревьев-ловушек охраняет тропу от непрошеных гостей?..
Милена поежилась, оглядываясь по сторонам. Солнце уже наверняка давно зашло, и над лесом нависла ночь, но здесь, в непроглядной чаще, этого всё равно было толком не понять. А потом они окончательно утратили чувство времени.
Путь сквозь пущу казался бесконечным, а ощущение жути, накрывшее их с головой, с каждой верстой росло и росло. Чаща по обеим сторонам тропы колыхалась, зыбилась, как живая, тревожно шелестела, протягивала к ним руки-сучья. В ее глубине что-то ухало, трещало и подвывало, то приближаясь к тропе, то снова отдаляясь. Между стволами по-прежнему висел туман, и лучше в него было теперь не вглядываться. Сразу начинало мерещиться, что из него смотрят на тебя прямо в упор чьи-то лица. С расплывающимися, неясными чертами и бледно светящимися глазницами. Что-то шепчут, кривятся, ухмыляются, куда-то за собой манят и зовут.
Сколько они вот так пробирались, Миленка сказать бы не смогла. Ей чудилось: провалилась она не то в бредовый сон, не то в наведенный кем-то дурнотный морок и никак не может его с себя стряхнуть. Яромир, увидев, что девчонка спотыкается от усталости, без лишних слов посадил ее в седло Воронца. Напрасно внучка знахарки отнекивалась, объясняя богатырю, что даже держаться в седле толком не умеет.
