– Не твое? – странно, глаза у нее сухие, а жальче, чем Алену. – А что тогда твое?
– Да хотя бы это.
Стол был чистый, выскобленный добела, ни крошечки, ни пятнышка, пачкать его Алеша не стал. Развязал мешок и вытащил за «корону» василискову голову. Несмеяна, надо отдать ей должное, даже не поморщилась.
– На лавку положи. Что за тварь это… была?
– Василиск, – на лавку так на лавку. – Золото караулил.
– Как ты его добыл и с чего в пещеру полез?
– Разбойников твоих искал, – это она поймет. – Выяснить нужно, откуда у них волколак взялся и один ли был. Мы ведь не всех положили…
– Разбойников в Тригорье больше не будет. – Сказала – как отрезала. Лязг железа в голосе, уверенность. Опыта бы еще да сноровки, и разбойникам местным точно конец будет… через пару лет. – Хорошо, Охотник. Клад я изыму и Великому Князю о делах твоих отпишу.
– Незачем, – отмахнулся Алеша; вышло невежливо, пришлось пояснить: – Я не княжий человек, свои у меня дела и долги свои. Отпиши про клад – и ладно.
– Ну нет! – Она опять насупилась, раздула ноздри. – Так выйдет, что я твою славу краду, а мне чужого не надо!
– Своя слава нужна?
– Да!
Как в воду Громослав глядел, когда речь про гордость богатырскую завел. Ох, поленица, поленица.
– А зачем тогда ты сюда ехала? – резко бросил китежанин. – На кой вообще на службу шла? Ты уж выбери, что тебе важнее, твоя слава или наше дело? Оно-то у нас общее.
– Что выбрала, то выбрала, – поленица сверкнула глазами, что твой василиск, – тебя не спрашивала. Не тебе меня поучать.
Эх, никому его советы не нужны, кроме кладовика. Раньше-то девицы Алешеньке в рот смотрели, внимали, а тут, выходит, как снял он богатырскую броню, так и растерял все свое обаяние. Или не растерял, а просто с собеседницами не везет? Упрямая мертвячка, упрямая поленица…
– Поучать иногда приходится, – зашел с другой стороны Алеша. – Да только не всякий слушать готов. Ты поостынь да в слова вдумайся. Что славы хочешь – то я понимаю, лучше многих. Всякому богатырю слава и почет важны, нас так с детства учат. Родился богатырем – изволь стать таким, чтоб песни о тебе слагали. Только самолюбие это все да самолюбование. Приятное, но никчемное. Потому мне до славы дела и нет. А коли она и тебе не нужна, то назови добытчиком клада хоть кого. Хоть клячу какую, мне без разницы. А еще лучше – никого не называй. Нашли клад – и дело с концом.
Она уперла здоровенный кулак в столешницу, а прищурилась так, что глаза в щелочки превратились.
– Ты меня, похоже, тоже не слышишь, – процедила она. – Я же ясно сказала – не нужны мне твои советы. И размышления твои глупые тоже не нужны. Ты меня не знаешь совсем, а судить вздумал. Не иначе как по себе, верно? Все сказал, что хотел? Дверь – вон там.
Ну точно упертая, хуже сестрицы Иванушки. Громослава бы сюда, может, он бы дурищу вразумил, у него как-то складно получается говорить правильные слова… Но на нет и суда нет, самому придется объяснять. Раз за разом, пока не дойдет до заставной воеводы главное.
– Мы, Несмеяна, с тобой не дети малые, чтобы ершиться да кричать, – произнес Алеша, заложив большие пальцы за пояс. – Уж не знаю, с чего ты на меня взъелась, но то дело твое. Главное – за гуж мы взялись, причем каждый за свой. Мне проще, я сам по себе, а на тебе застава. Только застава – это не стены с башнями, а люди. Кто – внутри, кто снаружи, но все на тебя смотрят. Те, кого ты с собой из Великограда привела, тебя знают, а прочие – нет. Кита… Тита Титыча и здесь любили, и в округе любят, после такого вожжи перенимать трудно. А коли только о славе своей думать будешь, хорошим воеводой тебе не бывать! За славой погонишься – людей растеряешь. Ты глазами не блести, кулачищи не сжимай, не боюсь, сам таким дурным был.
– Теперь еще из Охотника в наставники подался! Поучать лезешь?
– С тобой говорить – одуреешь. – После такого разговора точно в седло да за реку, но промолчать нельзя. – Да пойми же ты, голова садовая, слава для тебя теперь не цацка на шее, чтоб все видели да завидовали, слава тебе сейчас – седло! Мы со Стояном в Тригорье не… ромашки собираем!
– А что? Василисков? – показалось или ее взгляд вдруг стал настороженным?
– Заварухе в здешних краях быть, и немалой, от нечисти уже сейчас не продохнуть, – выпалил Алеша, не подумав. А стоило бы подумать.
Возможно, Стоян за эти дни так Несмеяне и не объяснил, зачем Охотники в Тригорье явились. Опытный Меченый крутится-вертится, подход найти пытается. А раз так, то тогда воеводе наверняка не терпелось узнать о замыслах свалившихся ей на голову посланцев Китеж-града. А может, она Алешу ярила, чтоб он в порыве все разболтал? Если так, то умна не по годам девка. Впрочем, лишнего он еще не сболтнул, так что продолжать надо про нее, а не про себя…
– Тебе и дружина верить должна, и соседи, – вовремя вспомнил он поход от борбища до воеводских хором, – а для того строгости с придирками мало. Гоняешь ты их, а говорить по-человечески – не говоришь. А твои люди знать должны, что ты напраслине не поверишь, лишнего не сдерешь, с головой в ладах и в бою первая, чуди белоглазой башку вон оттяпала…
– Чего?! – только что щурившиеся глаза широко распахнулись.
– Того. В Светлых Ручьях теперь знают, как ты рубишься. Случись что, к тебе за помощью побегут, а не станут метаться, как…
– Да что за гад про меня такое сказанул?! Кит небось? А ну отвечай!
У нее сейчас дым из ушей пойдет. Вот же худ за язык дернул! Успокаивать надо, а как? Как девицу – не пойдет, значит, как своего брата-вояку.
– Не ори! – рубанул богатырь. – Киту не до тебя было, а слово не воробей, вылетело, ловить поздно.
– Ты мне зубы не заговаривай! – Злость девкам не к лицу, хотя слезы еще хуже. Слеза в виде родинки на щеке у нее имелась с рождения, а вот злости сейчас хватило бы на волколачью стаю, и успокаиваться она, похоже, не собиралась. – Двое вас на свадьбу ездило, если не Кит, то ты, душа твоя змеиная. Всегда насмешником слыл…
– Слыл да сплыл. Не смешно мне нынче, а потому и не смеялся я… – Дверь скрипнула, вот и хорошо. – Идут сюда, позже догрыземся.
Владеть собой поленица все же умела. Пусть и была в бешенстве, а губы в нитку сжала – волосы пригладила и даже на лавку опустилась. Ну и Алеша в уголке уселся, правда василискову голову в мешок убрать позабыл. Ну и ладно, пусть видят, что не так уж в Тригорье и тихо.
– Купец тут, – доложил молодой, не успевший схватить здешнего загара ратник, – Чилига Евсеевич. Дело у него важное…
– Дай-ка я сам про себя доложу, – и за спины парубка выкатился некто круглолицый да румяный с короткой кудреватой бородкой. – Здравствуй, воевода! Знакомиться я пришел! С Титом Титычем мы душа в душу жили, авось и с тобой не рассоримся. Что нужно, чем помочь?
