И у нас, взрослых, остается подобное символическое мышление, хотя мы не склонны принимать столь близко к сердцу скрывающуюся за вещами и обстоятельствами символику. Мы начинаем апеллировать к весьма поверхностному аргументу: да это же просто тарелка. Но наши органы все же несут в себе определенную символику, связанную с предшествующим опытом, потому-то они раз за разом и запускают психосоматические симптомы, стоит только появиться соответствующему внешнему раздражителю.
Язык тела: конверсионная гипотеза
Изначально гипотеза конверсии – это своего рода психосоматический винтаж, то есть несовременная концепция. Ее авторы, невролог Зигмунд Фрейд и врач-терапевт Йозеф Брейер, в 1895 году попытались смоделировать перемещение по телу психических нагрузок и конфликтов и способы их выражения через телесные органы [42].
Некоторые из старых и, казалось бы, уже устаревших теорий (особенно из области психосоматики) очень даже согласуются с данными современных исследований, вот только термины теперь могут использоваться новые, а описывают они взаимосвязи, обнаруженные еще в стародавние времена.
РАСЩЕПЛЕННОЕ СОЗНАНИЕ
Возьмем для примера «диссоциативное двигательное расстройство», при котором «отщепляется» часть сознания. По сути, это защитный механизм с целью оградить психику (душу) от сильных эмоций.
Поскольку психическая энергия все же пробивает себе дорогу на поверхность, то отщепленная от сознания сильная эмоция проявляется в очевидном симптоме, внешне кажущемся симптомом неврологическим. Он, этот симптом, вызывается моторикой коры головного мозга (помните про «дистанционное управление»?) во взаимодействии с центром памяти эмоций, функционирующим преимущественно бессознательно. Получается, что такой симптом на самом деле вовсе не неврологический (то есть не вызванный каким-то нервным заболеванием). По сути, он является передающимся психикой через двигательные нервные волокна – те, которые обычно приводят в движение наши руки, ноги и мимику, – выражением мучительной мысли или недопережитой психической травмы. Конкретный пример – психически обусловленное безгласие: потеря голоса. Так, человек, которому была доверена страшная тайна, теряет способность управлять своими голосовыми мышцами.
БОЛЕЗНИ САМОВЫРАЖЕНИЯ
Именно этот процесс описали врачи Зигмунд Фрейд и Йозеф Брейер в 1895 году, дав ему название «конверсионный невроз» [43]. Конверсия (от латинского conversio – превращение, преобразование) подразумевает превращение психической эмоции в ее телесное выражение. Невроз (от древнегреческого νεῦρον – нерв) означает психическое расстройство, вызванное конфликтующими между собой чувствами, мыслями или желаниями.
Я хочу привести один типичный случай из моей психотерапевтической практики, поскольку концепция выражаемых через тело чувств по-прежнему актуальна и будет продолжать исследоваться в будущем. В одной обзорной работе удалось показать, что эмоции являются важным фактором при возникновении неврологических симптомов «без отклонений» (то есть в тех случаях, когда традиционная медицина не обнаруживает патологий).
Именно люди, которым трудно чувствовать свои эмоции и выражать их в форме речи, могут иметь склонность к выражению своих проблем мышцами тела, что происходит через взаимодействие между эмоциональной памятью и моторикой коры головного мозга [44].
Известные психосоматологи Туре и Укскюль назвали эти заболевания «болезнями самовыражения», поскольку их функция здесь кажется очевидной: показать окружающим людям какой-то внутренний конфликт – и делается это на языке симптомов.
НА СВОИХ ДВОИХ
Мне очень живо вспоминается одна исключительно дружелюбная, очень милая пациентка. В мою бытность ординатором в клинике психосоматической медицины ее перевели из неврологии.
Эрика передвигалась на инвалидной коляске. Бесчисленные неврологические и терапевтические исследования не смогли объяснить, почему у нее отнялись ноги. Пациентка была в предпенсионном возрасте и не изъявляла особой озабоченности тем, что не может больше ходить. А ее близкие, напротив, были в шоке. Ее бывший партнер ежедневно проводил в отделении по много часов, возил Эрику в кафетерий и вел с ней там долгие беседы. Ее навещала сестра, до этого долгие годы не контактировавшая с ней. Эрика с удовольствием общалась с обслуживающим персоналом, была приветлива и признательна за заботу; она активно участвовала в групповых терапиях, особенно отличаясь тем, что помогала другим участникам в преодолении их проблем.
Когда я вкатывал Эрику в ее кресле в свой кабинет и вел с ней там беседы один на один, я, будучи еще молодым и неопытным врачом, чувствовал себя обязанным быстро найти причину и решение ее серьезной проблемы. А Эрика меня успокаивала, и ее заботило совсем другое, а именно – чтобы ее подольше не выписывали из больницы, ведь дома она не сможет справляться с инвалидным креслом. Ее объяснения звучали вполне убедительно.
В ходе бесед Эрика, в частности, описывала свои детские переживания. Будучи незапланированным поздним ребенком, она – по ее словам – поставила родителей в сложное финансовое положение, и они большей частью занимались доставанием денег, а в критических ситуациях целыми днями предавались пьянству. Ей пришлось очень рано «встать на собственные ноги», быть самостоятельной, рассказывала она. Ее очень поддерживал тогдашний ее партнер, хорошей подмогой была также работа вахтершей на одной фирме. Отношения Эрики с последним из партнеров были, однако, чем-то особенным: никогда раньше ее так не принимали и не ценили. «Миха
[16] все мои желания буквально схватывал на лету», – говорила Эрика.
Миха расстался с ней за несколько недель до того, как у Эрики отказали ноги. С уходом партнера она просто смирилась: ничего же не изменишь, если Михе все это стало невмоготу. Ей в то время исполнялось 63 года, и на свой день рождения она пригласила сестру, Михаэля и нескольких друзей, но никто из них не смог прийти, и Эрика сидела дома одна. В тот же день она попала на скорой в больницу с острым параличом ног. Ее определили в отделение нейрохирургии, затем перевели в неврологию, и в конечном счете она оказалась в психосоматике. Хотя внешне она разрыв с Михаэлем приняла, но внутреннее сопротивление тому, чтобы в переносном смысле снова «встать на ноги», она, по всей вероятности, символизировала телесным симптомом – параличом ног.
Здесь я хочу обратить ваше внимание на то, что это был только один из вариантов интерпретации картины болезни. Привязка пациента к какой-либо модели определяется в конечном счете тем, насколько эта модель отвечает конкретному пациенту.
В больнице Эрика провела четыре недели, из отделения психосоматики ее выписали в инвалидном кресле-каталке. Маленькие расстояния она преодолевала сама, в основном в тех местах, куда не вписывалось инвалидное кресло. Она концентрировалась на позитивных сторонах своей болезни, например по максимуму собирала вокруг себя людей, сопровождавших ее по жизни. Она упражнялась в том, чтобы одними только словами, жестами и приглашениями удерживать их возле себя и просить их о помощи – все для того, чтобы ей больше не пришлось стоять на своих ногах и в одиночку справляться со всеми жизненными ситуациями.
