Центральным фактом являлось то, что во главе на первый взгляд монолитной немецкой военной машины, с наводящими ужас гестапо и службой безопасности Гиммлера, однопартийным государством, строго контролируемой прессой и отсутствием привычных демократических принципов, находились личные отношения между лидерами, граничившие с анархией. Интриги и соперничество определяли жизнь Риббентропа и Розенберга, Геринга и Геббельса, Гесса и Гиммлера, каждый из нацистских лидеров проводил свою независимую политику, направленную на укрепление собственного положения. Не лучше была ситуация и в вооруженных силах: генералы были озлоблены и расколоты, а в некоторых важных случаях даже проявляли пораженческие настроения. Контрразведывательные органы возглавлялись офицерами, настроенными против Гитлера, желавшими его смещения и находящимися в контакте с союзниками и некоторыми нейтралами.
Однако сила Гитлера заключалась в том, что в этот решающий момент в конце июля все его министры и старшие офицеры хотели того же, хотя и по разным соображениям. Никого из них не беспокоило предстоящее уничтожение польского государства. Их всех (кроме Гитлера) тревожила угроза англо-французского вторжения; они боялись его «ради Германии» и не могли представить себе Германию, ведущую успешную войну на двух фронтах. На том приеме, где присутствовал Стелен, Геринг был их представителем. Единственным способом сохранения мира было принесение в жертву Польши, примерно так же, как Чехословакия была принесена в жертву год назад. Однако Геринг выразил эту позицию более отчетливо. На карту будет поставлено само существование Британии и Франции, если они придут на помощь полякам. Геринг предостерегал французов, потому что, в отличие от Гитлера, немцы еще не были убеждены, что британцы и французы ничего не сделают для помощи Польше. И главной причиной этих сомнений было знание, что у союзников на западе будет огромное военное превосходство, пока немцы занимаются польской кампанией.
Итак, немцы ехали в Лондон и Париж; иногда с лучшими намерениями, иногда – с худшими; они приезжали один за другим, чтобы отговорить британцев и французов от вмешательства в дела своего польского союзника. Речь идет о Тротте и Кордте, Геринге, Боденшатце и многих других. Они не знали, что Гамелен и Горт гораздо эффективнее проводили в жизнь курс, благоприятный для Германии, и то же самое делали министры авиации Британии и Франции. Немцы ломились в открытые двери. Не зная всего о намерениях союзников, немцы были охвачены неуверенностью. Все признаки указывали на бездействие союзников, кроме одного – их впечатляющего военного и экономического потенциала. Немцы не могли поверить, что он не будет использован, когда они нападут на поляков.
Геринг, фон Вайцзеккер и все другие хотели увериться в бездействии союзников; они боялись, что война против Британии и Франции завершится сокрушительным поражением Германии
[15]. Только они напрасно беспокоились; ни Чемберлен, ни Даладье не были готовы воспользоваться возможностью, которую предоставил им Гитлер. Они попросту ее не заметили. Не только два правительства, но также их командующие и начальники штабов не знали истинного положения дел
[16]. Хуже того, они думали, что знают. Чемберлен и Даладье не хотели войны и верили, что Гитлер не хочет развязывать войну. Их взгляды подкреплялись взглядами военных советников, настаивавших – опять-таки из-за незнания подлинных намерений немцев и внушенного себе страха перед военной мощью Германии – скорее на политике невмешательства в польский конфликт, чем вовлечении в него.
Это были критические часы для Гитлера. Он не хотел повторить ошибку, допущенную кайзером в 1914 году, и неправильно понять намерения англичан. Он неоднократно заявлял генералам и Риббентропу, что Британия не станет вмешиваться, если он применит силу против поляков, а без одобрения англичан, он был уверен, французы не предпримут никаких враждебных действий. Час принятия решения приближался, и поступали все новые подтверждения правильности его позиции – а самое убедительное подтверждение поступило от немецкого посольства в Лондоне, от посла, которого история, так же как его подчиненные, в то время считала незначительной фигурой. Однако посол Дирксен в политику не играл; он не стремился повлиять на Гитлера. Он был лишенный воображения, но компетентный профессиональный дипломат, который докладывал то, что видел. Его донесения дали Гитлеру дополнительную уверенность, в которой он нуждался; они дополнили информацию Селиго из Лондона.
10 июля 1939 года Дирксен послал в Берлин политическое донесение о «сгущении атмосферы в Англии». Донесение было опубликовано немцами после начала войны как часть своей «Белой книги», в которой пытались выставить разжигателями войны британцев, французов и поляков. Но самый важный отрывок донесения Дирксена, который, вероятно, оказал самое большое влияние на фюрера, в немецкой публикации был опущен. Дирксен писал: основное различие в настроениях англичан в сентябре 1938 года, во время Мюнхена, и теперь, в середине лета 1939 года, заключалось в том, что в сентябре 1938 года «народные массы были пассивны и не желали воевать», теперь же они захватили инициативу и требуют, чтобы правительство заняло твердую позицию и боролось. Какой бы неприятной ни была реальность, Германии следует считаться с ней, особенно в такой стране, как Британия, где «общественное мнение играет столь решающую роль».
Затем следует подвергшаяся цензуре часть депеши Дирксена, вывод, который не был опубликован немцами. Было бы, однако, ошибкой, продолжал Дирксен, видеть в таком состоянии британского общественного мнения неизбежность войны. Общественное волнение уляжется, как только спокойная атмосфера в Англии «позволит более беспристрастно оценить немецкую точку зрения». «Зачатки» такого изменения уже появились, писал Дирксен. «Внутри кабинета и узкой влиятельной группы политиков заметно желание перейти от негативной политики окружения к более конструктивному отношению к Германии… Личность Чемберлена служит определенной гарантией того, что политика Англии не будет передана в руки бессовестных авантюристов».
Спустя две недели Дирксен представил еще более обнадеживающие сведения в сообщении о беседах доктора Гельмута Вольтата, эмиссара ведомства Геринга по осуществлению «четырехлетнего плана», с Робертом С. Хадсоном, министром по делам заморской торговли Великобритании, и Горацием Вильсоном, высокопоставленным чиновником британского правительства, ближайшим советником Чемберлена по взаимоотношениям с Германией. Встреча состоялась 18 июля. Дирксен подчеркнул нежелание англичан втягиваться в польский конфликт. Сэр Гораций Вильсон предложил, по словам Дирксена, чтобы целью их переговоров было широкое англо-германское соглашение по всем важным вопросам, «как это первоначально предусматривал фюрер». Это отодвигало на задний план Данциг и Польшу. «Сэр Гораций Вильсон определенно сказал герру Вольтату, что заключение пакта о ненападении дало бы Англии возможность освободиться от обязательств в отношении Польши, и польская проблема утратила бы значительную часть своей остроты».
