Поэтому Чемберлен разработал план, с которым он 19 марта ознакомил некоторых министров и который на следующий день вынес на обсуждение кабинета. «План довольно смелый и дерзкий, – отметил он, – но я чувствую, что нечто подобное в данный момент необходимо; и, хотя не могу предсказать реакцию Берлина, думаю, что эта идея не приведет нас к острому кризису, во всяком случае, не сразу». И затем Чемберлен добавляет важную мысль, что, как всегда, он хотел бы выиграть время: «Я никогда не соглашусь с мнением, что война неизбежна».
Он «хотел выиграть время», но для чего? Чемберлен не был убежден, что война неизбежна. Следовательно, ему нужно было время не для подготовки к войне; оно было ему нужно для европейского урегулирования, в котором главную роль играл бы он, Чемберлен, а не Гитлер. Началось странное движение к этой цели. Комитет по внешней политике кабинета министров, где основное ядро составляли Чемберлен, Галифакс, Хор и Саймон, начал обсуждение предложенных Чемберленом гарантий Польше. Были сомнения и разногласия по многим пунктам, и особенно в отношении участия Советского Союза. Последствия оказались далекоидущими; на карту поставлен фундаментальный отход от практики британской внешней политики: выпускать ли из-под своего контроля окончательное решение по вопросу войны или мира. Критики и сомневающиеся вызывали раздражение Чемберлена. Согласно письму лорда Бивербрука Лидделу Гарту, Генеральный штаб высказался против гарантий Польше, так как Англия не располагала ресурсами для выполнения обязательств. Хор-Белиша запросил разрешение представить членам кабинета документ, в котором излагалось мнение Генерального штаба, но Чемберлен не дал на это согласия, так как это было бы равносильно критике его политики.
В разгар дебатов кабинета, 22 марта, Гитлер оккупировал территорию Мемеля. Несколько лет спустя Гитлер вспоминал, что, «когда я занял Мемель, Чемберлен информировал меня через третьих лиц, что он очень хорошо понимал необходимость осуществления такого шага, хотя публично одобрить его он не мог». А 23 марта, через день после того, как Гитлер ввел свои войска в Мемель, Муссолини получил личное письмо от Чемберлена, в котором тот просил помощи Муссолини в установлении взаимного доверия. Письмо убедило Муссолини, что демократии не имели желания воевать и поэтому не было никакого риска в осуществлении планов захвата Албании месяцем позже, в Страстную пятницу.
Именно на этих, кажущихся противоречивыми, действиях Чемберлена мы теперь должны сосредоточить свое внимание. Он не был Макиавелли. И не был наделен необычайной ловкостью в дипломатии. Как тогда мы можем объяснить эти противоречивые черты, которыми характеризуются его действия в течение двух недель после оккупации Праги и которые должны были привести его к польским гарантиям?
Для того чтобы объяснить его действия в то время, нам следует принять во внимание обычные человеческие эмоции: гнев на Гитлера, озабоченность из-за неблагоприятного общественного мнения, недовольство в своей собственной партии, серьезное беспокойство относительно возможных дальнейших действий Гитлера и упрямое желание восстановить свой авторитет. Все они сыграли свою роль – зачастую значительную – в оформлении новых взглядов Чемберлена. Но ни одна из них не убедила его отказаться от своего золотого правила во время мартовских дискуссий. Он и в марте был так же настроен сохранить мир, как и раньше – в сентябре. Он был твердо убежден в том, что «при наличии времени» сумеет добиться разрешения польского кризиса путем переговоров. На это указывают его частные письма. Это подтверждают его инструкции своим советникам. Его отношение к делам в комитете по внешней политике кабинета демонстрирует это; а некоторые из его личных заявлений, достоверно зафиксированных, не оставляют никаких сомнений.
Войны, и особенно война 1939 года, чаще всего являются результатом скорее воображаемых или неправильно истолкованных, чем реально сложившихся ситуаций. В 1939 году фоторобот, составленный на основе информации дипломатических источников и секретных служб, лишь слабо напоминал реального преступника, но и этого было достаточно, чтобы запугать англичан и французов. Так, в период этих решающих недель марта 1939 года Чемберлен отчетливо понимал намерение Гитлера захватить Польшу. Но информация была ложной. В ней говорилось о нависшей угрозе нападения – теперь, в любой день, – и, чтобы встретить эту непосредственную угрозу, Чемберлен поспешил со своими гарантиями Польше.
Разница во времени в разведданных, дошедшая до Чемберлена, привела его к совершению крупнейшей и решающей ошибки во всей войне – пусть даже война еще не началась. Горькая ирония заключалась в том, что целью гарантий Польше в начальной стадии было удержать Гитлера от нападения на Польшу «теперь, в любой день» – в апреле – и заставить его сделать паузу, сохранить мир, тем самым обеспечив необходимое время для урегулирования данцигского и польского вопросов
[5]. Гарантии не задумывались, как видно из документов, для мобилизации быстрой военной помощи полякам в случае нападения или скорейшего разгрома Гитлера, если он решится на войну.
Поскольку Гитлер не напал ни на Данциг, ни на Польшу в конце марта или начале апреля, как об этом предупреждали Чемберлена секретная служба и другие источники, он успокоился: гарантии Польше сработали; они сдержали Гитлера
[6]. Критики Чемберлена, а также, что более удивительно, его друзья были склонны не замечать мощное влияние, которое оказало на него развитие событий, подтвердившее точность его трактовки и правильность его политики. Много месяцев спустя, в середине июля 1939 года, когда кризис вновь обострился, Чемберлен все еще был убежден в возможности решения без войны. «Если бы диктаторы имели хоть чуточку терпения, – писал он своей сестре, – думаю, можно было бы найти путь к удовлетворению претензий Германии и в то же время обеспечить независимость Польши». И замечание, которое он сделал в беседе с американским послом Джозефом Кеннеди позже, когда уже началась война, подчеркивало упорство Чемберлена в политике выигрыша времени для разрешения спора между Гитлером и поляками на основе переговоров. По свидетельству Кеннеди, ни англичане, ни французы не пошли бы на войну из-за Польши, если бы не постоянные подстрекательства из Вашингтона. Чемберлен сказал Кеннеди, что американцы и мировое еврейство толкнули его к войне.
Здесь мы опять сталкиваемся с любопытной амбивалентностью Чемберлена. В своих разговорах в кабинете министров и с лидерами лейбористской оппозиции он давал понять своим коллегам, что если Гитлер нападет на Польшу, то поляки сумеют продержаться достаточно долго, чтобы англичане и французы успели мобилизовать все силы и прийти им на помощь. «Польское правительство, конечно, понимало тактическую ограниченность любого британского вмешательства, и тем не менее оно приветствовало наши гарантии и верило, что это скорее удержит Гитлера, чем спровоцирует его». Между тем здесь ясно подразумевалось, как позднее утверждал Сэмюэль Хор, что сдерживающим средством польских гарантий была мировая война против Германии, а не непосредственная местная помощь полякам. Лидерам лейбористской оппозиции 30 марта вновь сообщили, что, по имеющимся у правительства сведениям, нападение Германии на Польшу неминуемо. А на следующий день Чемберлен сообщил парламенту условия гарантий Польше. Это была любопытно сформулированная декларация.
