Филипп помнил тот майский день 1812 года, когда гильотинировали Мишеля Мишеля, бывшего чиновника Управления обмундирования войск Министерства военной администрации. Он был приговорен к смерти за шпионаж в пользу России. Казнены были и его сообщники из военного министерства, а также Жак Вестинже, служивший консьержем при российском посольстве и игравший роль посредника между ним – и завербованными чиновниками французских военных министерств.
Если бы кто-то узнал, что Жюстина, дочь Вестинже, родила ребенка от бывшего секретаря российского посольства, этого гнездилища врагов Франции, – она разделила бы участь отца! И что тогда сталось бы с девочкой?!
На счастье, у Вестинже хватило ума предвидеть свое печальное будущее. Едва узнав о смерти Дмитрия Видова, он настоял на том, чтобы беременная Жюстина вышла за Филиппа Бовуара. Тот был влюблен в Жужу, как он называл Жюстину, с самого детства он женился бы на ней, будь у Жужу пятеро незаконных детей, будь она преступницей и каторжанкой, лишись она рук и ног! У бедняжки не нашлось сил противиться, да и о судьбе ребенка надо было думать. Филипп увез жену в Нанси, на свою родину: подальше от досужей, недоброй молвы. Там и родилась Фрази. По обычаю, первое имя – Эфрази – ей дали в честь бабушки со стороны матери, второе – Анн – в честь бабушки со стороны отца, и Филипп видел особое благоволение небесных сил в том, что и его мать, и мать покойного Дмитрия Видова были тезками. Ну а Святая Агнес, давшая третье имя, покровительствовала тому дню, когда девочка появилась на свет – раньше срока, слабенькая… Впрочем, Фрази быстро окрепла. Семья Бовуар благополучно прожила в Нанси шесть лет и лишь зимой 1814 года, осознав, что городок может оказаться на пути войск союзников, стремящихся к столице, покинула Нанси, вернувшись в Париж, в старый дом Филиппа, находившийся в тупике Старого Колодца.
Мсье Бовуар думал, что все в прошлом, все успокоилось. Но сейчас, увидев выражение лица жены, понял: ничто не в прошлом, ничто не успокоилось и не успокоится никогда. Жюстина не забыла и не забудет своего мертвого любовника. Неужели ее муж не испил еще до дна чашу ревности?!
Однако Бовуару слишком дороги жена и приемная дочь. Он никогда и ничем не упрекнет их…
И Филипп, и его жена были настолько увлечены своими тайными переживаниями, что не заметили, как Фрази исчезла.
Девочка восторженно разглядывала обоих государей, гадая, кто из них российский император. Один, облаченный в кавалергардский сюртук, темно-зеленый с черным бархатным воротником и серебряным прикладом
[66], в шляпе с белым султаном, ехал на белой лошади; другой – на темно-серой, и Фрази засмеялась от счастья, сообразив, что русский император, император-освободитель, государь далекой России – страны, о которой она много слышала, которую видела во сне! – может восседать только на этом прекрасном, белоснежном коне… белом, как русский снег.
– Это же тот самый конь, которого подарил Александру Наполеон! – чуть ли не взвизгнул кто-то в толпе. – Его зовут Эклипс!
[67]
Ему ответил хохот:
– На свою голову подарил!
Настроение толпы, которая еще недавно была настроена настороженно или опасливо по отношению к победителям, уже изменилось. Теперь все любовались этим статным красавцем – российским императором, который оказался очень великодушен к завоеванной столице: не позволил ее разрушить и разграбить и обещал бывшим противникам защиту и прощение.
За монархами следовали рядами фельдмаршалы, за ними генералы и воины разных чинов, составлявшие их свиты. За кавалькадой шел знаменитый Преображенский оркестр с капельмейстером Дерфельдом. Потом маршировала скорым шагом колонна пехоты, состоявшая из почетных полков союзных государей. Замыкали шествие гусары и уланы, охранявшие тылы колонны.
Голова шествия уже повернула на бульвар Капуцинок, ведущий к площади Мадлен, святой Магдалены; туда же потянулась и толпа зрителей. Суматоха поднялась немилосердная, потому что многие захотели перебежать к Мадлен проулками, чтобы сократить путь. Мадам Бовуар вдруг спохватилась, что дочери нет рядом, принялась озираться, пытаясь ее отыскать, но толпа напирала, теснила, уносила с собой.
– Фрази! – в ужасе крикнула она, однако громыханье оркестра заглушило ее голос.
А Фрази, забыв обо всем, не в силах оторвать взгляда от восхитительной кавалькады, подходила все ближе и ближе к краю мостовой. И вдруг кто-то толкнул девочку в спину с такой силой, что ее бросило вперед… и она упала как раз на пути последних рядов всадников.
Конь взвился над ней на дыбы, блеснули копыта, Фрази рванулась в сторону, однако верховой, пытаясь спасти девочку и надеясь, что она останется неподвижной, поворотил коня как раз туда, куда устремилась она. Снова нависли над ней тяжелые кованые копыта, но в эту самую минуту чьи-то руки стиснули Фрази, с силой дернули в сторону, потом вверх, потом перед ее вытаращенными от ужаса глазами мелькнул бок гнедого коня, а еще через мгновение девочка вдруг обнаружила себя сидящей в седле, приткнувшись щекой к чему-то золоченому, блестящему. Ее слегка потряхивало – это мерно шел конь. Но руки всадника по-прежнему держали ее крепко.
– Ай молодца, Державин! – завопил кто-то, перекрывая гром оркестра.
Луч солнца ударил в золото и ослепил Фрази. Она снова зажмурилась и провела руками по золоченому поясу, эполетам и жестким шнурам. Потом нащупала ткань.
Кто-то засмеялся над ее головой. Смеялся мужчина. Смех у него был ласковый, успокаивающий.
– Ты глаза-то открой, мадемуазель, – раздался негромкий голос, говоривший на чужом, но все-таки знакомом Фрази языке. – Неужто боишься?
Фрази слегка приоткрыла глаза.
– Эй, Державин! – крикнули рядом. – Забыл, что ты уже в Париже, а не в Москве? Что ты с ней по-русски парлекаешь? Она ж тебя не понимает.
– Я знать понимать русски! – бойко выкрикнула Фрази и взглянула на человека, который спас ее. – Немножко!
Серые глаза, окруженные густыми черными ресницами, изумленно смотрели на девочку.
– Знать понимать? Взаправду? Ты русская, что ли?!
– Да, – засмеялась она, разглядывая румяное лицо и темно-русые усы. Мундира всадника почти не было видно под золотыми шнурами, и Фрази казалось, что ее спаситель весь покрыт золотыми сверкающими доспехами. – Да, немножко!
– Фрази! О боже мой! – раздался истошный крик, и девочка повернулась к бледной от ужаса матери, которая семенила по краю мостовой, опасаясь слишком близко подойти к могучим коням.
