– Русские выбрасывают раненых из госпиталей?! – ошеломленно перебила Фрази. – Русские убивают раненых?! Нет, не может быть!
Слезы так и хлынули из ее глаз.
Жюстина снова прижала дочь к себе:
– Я тоже не хочу верить! Но зачем этим людям врать, сама посуди?
– Мы враги русских, – угрюмо проговорил отчим. – Мы сожгли Москву, мы разорили их страну. Их император добр и великодушен, но солдаты – они затаили злобу против нас, они будут мстить. Я их понимаю… они ведь дикие казаки! От них всего можно ждать!
– Нет, – задыхаясь от слез, прошептала Фрази. – Вчера меня спас Дер-жа-вин… Он не дикий казак! Этого не может быть!
Она рыдала и никак не могла успокоиться. Мать плакала вместе с ней.
– Но в самом деле, – всхлипнула Жюстина. – Как же эти бедные раненые там, в холодном погребе? И кто за ними будет ухаживать?
– Я предлагал помощь кучеру, – сказал Филипп. – Но он ответил, что справится сам, что у него есть помощник. Умолял меня молчать и даже не подходить к особняку, чтобы не навести озверевших русских на след.
– Боже мой, какой все это ужас! – вздохнула Жюстина, ставя перед дочерью тарелку с вареными бобами.
Фрази знала, что они невкусные, пресные, потому что в доме не было соли. Но в тарелку падают ее слезы… наверное, бобы теперь соленые…
Она отвернулась с отвращением и просто попила воды.
Отчим и мать взяли две корзинки и собрались идти на рынок, но неизвестно, смогут они что-то купить или на обед опять придется есть бобы.
– Надеюсь, что теперь, когда в Париже больше не стреляют, крестьяне не будут бояться привозить продукты, – невесело проговорил отчим.
Жюстин вздохнула.
Фрази знала, что отчим думает не о продуктах. И Жюстина вздыхает не от того, что не может дать дочке ее любимый прованский мед и свежий хлеб с маслом. И сама Фрази плачет не оттого, что ее уже тошнит от пресных бобов, а оттого, что в погребе особняка лежат раненые французские солдаты, которых русские – русские! – выбросили на улицу.
Родители ушли, а Фрази уныло побрела наверх, в свою комнату. Застелила постель и подошла к окну. Слова матери эхом отдавались в ушах: «В это просто невозможно поверить!»
Она вышла в сад. Присела на корточки, рассматривая маргаритки и примулы, но то и дело оглядывалась на серый особняк.
Фиакра ни на улице, ни во дворе не было.
«Неужели раненых оставили в погребе? Там ужасно холодно! И нет приличной постели. Тибо спал на соломе, укрывался старой дырявой периной, из которой так и лезло перо, но он привык, а для раненых этого мало. Наверное, мама не будет сердиться, если я возьму свою перину и отдам этим несчастным. Конечно, может быть, их перенесли в комнаты, но и там теплая перина не помешает!»
Она повернула было к дому, как вдруг услышала тихий свист.
Обернулась и увидела Тибо, который, по своему обыкновению, перемахнул через ограду, даже не попытавшись открыть калитку.
– Наконец-то ты появился! – вскричала Фрази. – Я так за тебя боялась! Где ты был?!
– Эх, – ухмыльнулся Тибо, – где я только не был! Ты бы знала, какие это дни миновали! Конечно, бои везде шли очень жестокие, но на подступах к Монмартру наши сражались особенно яростно. О, французы вели себя как герои, необыкновенные герои! – с воодушевлением воскликнул Тибо. – Еще неизвестно, чем бы все кончилось, если бы этот подлейший трус Жозеф Бонапарт не удрал, не покинул поле боя, отдав маршалам Мармону и Мортье приказ сдать Париж. Это им-то! Им, которые дрались на заставе Клиши как львы, защищая наш город!
Тибо умолк, и Фрази с изумлением увидела, что его глаза наполнились слезами. Впрочем, он мгновенно утерся рваным рукавом, несколько раз громко шмыгнул носом и продолжил рассказ несколько севшим голосом:
– Узнав, что мы потерпели поражение, многие подумали, что русские сразу обстреляют Париж, чтобы стереть его с лица земли, или ворвутся сюда, чтобы убивать и грабить. Я хотел сбегать к вам, предупредить, чтобы вы уходили, спасались, но я помогал перевязывать раненых, приносил им воду… Я не мог уйти: хотел погибнуть вместе с нашими, если уж придется погибать. Наконец пронеслась весть, что российский император Александр не хочет лишних жертв и поставил ультиматум: он пощадит Париж, если вся наша армия до утра уйдет из города. Он не собирается никому мстить. Наши войска ушли ночью. И русские уже вчера отпустили всех, кто попал в плен! Такой приказ издал новый губернатор Парижа. Его фамилия похожа на немецкую – Сакен
[80]. Русские своих раненых не размещают в наших госпиталях, а лечат в своих походных лазаретах. Они на Елисейских Полях стоят. Там много палаток. Я вчера весь день провел на улицах. Я видел русских! Это удивительно, но они, оказывается, не такие уж и плохие.
– Погоди, – растерянно прервала его пылкую речь Фрази. – Но дядя Филипп говорил… он видел, как сюда привезли каких-то окровавленных людей… ему сказали, что это раненые французы, которых русские выбросили из госпиталя. Что их удалось спасти, а остальных русские застрелили или отрубили им головы!
– Ты что, оглохла? – зло сверкнул глазами Тибо. – Я ж говорю, что русским не нужны наши госпитали. У них свои есть! И ни разу не видел я, чтобы они расправлялись с нашими ранеными. А в погребе не французы раненые лежат, а русские!
– Где лежат русские?! – изумилась Фрази.
– Да в погребе же! – рявкнул Тибо. – Я, когда вернулся, сначала хотел в погреб залезть, чтобы немного поспать. Заглянул в окошко, а там лежат трое – раздетые, измученные, живого места на них нет. И два француза их охраняют. Злые, как звери, пинают связанных, кричат: «Русские твари! Русские негодяи!» Один просто злой, а второй будто с ума сошел! Бьет какого-то русского смертным боем, ох как его ненавидит! Почему-то именно его. Ударит и хохочет: «Ну что, последний пекарь, получил?» И опять бьет!
– Какой пекарь? – Фрази изумленно уставилась на своего приятеля. – Ты же говорил, там русские солдаты, а у них разве есть пекари?
– Как не быть? – развел руками Тибо. – Русские тоже люди, а значит, им надо что-то есть. Кто-то же печет хлеб для их армии! Хотя, кажется, этот охранник называл русского не последний пекарь, а последний Жан. Да и вообще, может быть, мне послышалось! Он выкрикивал что-то вроде «дер-жандр-ин» или «дер-жон-ин»
[81]. Не пойму, правда, зачем он добавлял «ин».
Фрази ошарашенно таращилась на него, растерянно повторяя:
– Дер-жандр-ин? Дер-жон-ин?.. – И вдруг ее словно ударила догадка!
– Дер-жа-вин? – выдохнула она. – Он говорил: Дер-жа-вин?!
