– Боже мой, Филипп?! – послышался вдруг изумленный голос. – Вы вернулись?!
– Франсуа? – простонал Бовуар, узнав голос своего приятеля, адвоката Рёгара, жившего неподалеку. – Что здесь происходит?! Мы едем уже который день, и вот теперь нам даже негде переночевать!
У него перехватило горло от отчаяния.
– Почти все дома, которые стояли пустыми, теперь заняты русскими и немецкими офицерами, – пояснил Рёгар. – Ах, Жюстина, простите, я не узнал вас в темноте. А это Фрази? Голубушка моя, как будет рад Шарль увидеть тебя! Поворачивайте к нам. Сами знаете, у нас полно свободного места. Уже ходили разговоры, что и к нам нужно подселить какого-нибудь офицера, но теперь там расположитесь вы. И не спорьте, не спорьте, не благодарите меня, это я должен благодарить вас за своевременное прибытие. Поехали, поехали…
Жюстина расплакалась – теперь от облегчения и радости, от того, что можно наконец отдохнуть у почти родных людей, у старых знакомых, что кончились скитания!
А Фрази, приподнявшись в телеге, напряженно вслушивалась в русскую речь, доносившуюся из-за угла, где офицер продолжал распекать солдат. Она не разбирала слов, но, даже невнятные, они звучали для нее как музыка, потому что были произнесены по-русски. И впервые с тех пор, когда Фрази узнала о смерти Тибо и поняла, что никогда больше не увидит Державина, слабая улыбка заиграла на ее губах, и луч надежды развеял ее горькую тоску.
История повторяется
Париж, 1832 год
Оружие? Да, оружие, и еще какое!
Громоздкое сооружение – это, конечно, печатный станок. Небольшой, как раз того размера, который нужен для печати листовок.
Каких? Да уж не рекламных! Судя по строке в наборной верстатке, задача – печатать пасквили. Пасквили на российского государя и его семью. Пасквили на Россию!
Уж не собираются ли они отправлять эту гнусь в Россию? Но кто все это будет там читать? Простой народ и своей-то грамоте не больно обучен, где ж ему со французскими прокламациями и книжками управиться?
А на простой ли народ эта писанина рассчитана?.. Не на просвещенных ли людей? На них же в первую очередь возлагали свои надежды те, кто называл себя мучениками за народ, желавшие смерти и государю, и его детям! И тайных поклонников их немало в России осталось, ведь даже великий Пушкин был им другом!
Когда-то бухгалтер газеты «Бульвардье» Конкомбр рассказывал Араго:
– У меня был единокровный брат по имени Кзавье – намного старше меня. Мать Кзавье умерла; отец наш женился второй раз на молоденькой красавице. Он имел виноградники и поля: горчичное зерно шло в Дижоне. Приданое моей матери помогло ему развернуть дело. Кзавье учился в Сорбонне. Там он начитался всяких низкопробных книжонок и возомнил себя спасителем угнетенных и поборником так называемого равенства. Теперь отец звался у него эксплуататором, который выжимает политые кровью деньги из бедных батраков. А то, что все эти деньги шли на его, Кзавье, обучение, ему было наплевать. Он ведь боролся за счастье народа! Накануне проклятой революции, едва не погубившей Францию, по всему Парижу работали несколько тайных типографий, которыми руководили те, кто ставил целью возбудить в народе ненависть к Австриячке – королеве Марии-Антуанетте. К этому был причастен и Кзавье… Постыдные картинки и гнусные стишки печатали в этих типографиях, а потом такие, как мой брат, разносили их по городам и деревням. Их с удовольствием читали во всех слоях общества. В Париже, в книжных лавках Пале-Руайаля любой мог найти и купить брошюрку или разрозненные листки с самыми скабрезными стишками. Аристократия и эти так называемые просвещенные люди озлобляли простонародье себе на погибель! Мой брат оказался среди тех, чья голова скатилась в корзину у подножия гильотины. Отец был забит до смерти своими батраками. Матушка умерла от страха и горя. Я чудом остался жив. Тетушка приютила меня, пыталась дать мне образование, но я долго еще испытывал панический страх перед книгами, перед печатными страницами. Черные буквы на них сочились кровью и источали зловоние, как разложившиеся трупы! Потом я нашел утешение в цифрах, стал бухгалтером…
Араго почувствовал, что у него холодеет спина. И стужа, царившая в погребе, была тут ни при чем. Теперь он понял, что не только вооруженных отрядов польских инсургентов, поддерживаемых французским правительством, следует бояться. Били мы поляков, били и французов, а если надо, побьем еще раз и еще не раз. Но грязная клевета…
Неужели императорская семья в России будет оплевана и оклеветана? При одной мысли об этом Араго едва не взбесился. Да нет, не может быть, не бывать такому! Для русских энтузиазм, внушаемый особой государя, безграничен!
Нет, до России эту гнусь не довезут, больно далеко. Останется во Франции…
А что, если прокламации и не собирались везти в Россию? Если их цель – подогреть ту тайную ненависть, которую французы испытывали к русским, ибо слабейшие, побежденные всегда тайно или явно ненавидят победителей, даже великодушных и милосердных. Особенно великодушных и милосердных!
Зачем? Затем, чтобы французское общество в штыки встречало всякое проявление миролюбия и дружбы с Россией со стороны своего правительства? Да, это первое приходит на ум. Но еще? Какая еще цель стоит перед поляками, которые позорят Россию во Франции и разжигают ненависть к ней?..
А кстати, отпечатаны ли уже прокламации? И нельзя ли до них добраться и уничтожить?
Араго пытался вглядеться в темные углы: не нагромождены ли здесь связки бумаги? – как вдруг что-то громко хлопнуло и скрежетнуло за спиной.
Резко обернулся.
Что это за звук? Догадка мелькнула, но она была слишком пугающей, чтобы сразу поверить в нее. Араго шагнул в том направлении, где, как ему казалось, находилась дверь, однако наткнулся на стену. Повел руками вправо, влево, нащупал-таки дверь, толкнул ее… и стало ясно, что страшная догадка оказалась верной: дверь захлопнулась!
Сама? Или?..
В отчаянной и довольно глупой надежде Араго снова толкнул дверь, потом попытался дернуть, однако та не шелохнулась. Зато снаружи донесся глумливый совет:
– А ты, пан Араго, башкой стукнись, вдруг да повезет!
Басистый голос показался знакомым. Где мог Араго его слышать?.. Где же еще, как не в притоне на улице Малых Конюшен! Этот бас принадлежал поляку по имени Людвиг.
И что это все значит? Что значит это обращение – пан Араго?
Араго бросило в жар. Да чего больше это может значить, кроме того, что тебе расставили элементарную ловушку, в которую ты легко угодил, а точнее сказать, так и ломанулся, так и влетел в нее, гордясь своей дурацкой догадливостью!
Но зачем была расставлена ловушка?! И как Людвиг мог узнать Араго, если наш герой явился на улицу Малых Конюшен замаскированным с головы до ног, а все атрибуты своего маскарада он хранил даже не дома, а… а у консьержки, которой вся редакция «Бульвардье» безусловно доверяла. И она, конечно, не сомневалась, что эта редакция состоит из преданных друг другу людей.
