Больше всего на свете Фрази не хотела ездить к отчиму. Однако чувствовала, что Жюстина огорчилась бы, если бы дочь пропустила хоть одно воскресенье и не отправилась в Ар-сюр-Мёрт. И все-таки – Фрази чувствовала это всем существом своим! – Жюстина тоже побаивалась этих визитов, этих встреч дочери с Филиппом. Девочка постоянно ощущала, что мать где-то неподалеку, присматривает за ней и словно бы… словно бы предостерегает Фрази: например, от того, чтобы та приближалась к отчиму и пыталась его обнять или поцеловать. Да и у Филиппа иногда становилось виноватое выражение лица, и он со слабой улыбкой словно бы отмахивался от чего-то… или от кого-то, кто его упрекал, кто сдерживал?
«Но, может быть, – иногда думала Фрази, – я сама это придумываю, потому что мне страшновато рядом с дядей Филиппом? Вот я и пытаюсь приписать это матушкиным предупреждениям. Конечно, здесь, в монастыре, и правда жутко! Но почему я точно так же чувствую себя и рядом со Стахом? Почему я и его так боюсь? Только потому, что он поляк, как Юлиуш Каньский? Да ну, какое это имеет значение?»
На самом деле никакое не «да ну», и Фрази это знала!
Стах вызывал у нее не только настороженное опасение, но и любопытство. Чего же такого он все-таки добился от Клодетт, что она вынуждена была буквально бежать из города?!
Время шло, и книги, которые Фрази читала не только мадам Рёгар, но и по собственному выбору, по вечерам, у себя в спальне, постепенно открывали ей глаза на то, что происходило между мужчинами и женщинами. Теперь она уже понимала, что ее отношения с незабываемым Державиным были подобны тем, что связывали Поля и Виргинию в романе Жака-Анри Бернардена де Сен-Пьера, то есть были платонической, идеальной любовью, а все остальное, плотское, пожалуй, напоминает описанное Антуаном Франсуа Прево в «Истории кавалера де Гриё и Манон Леско» и Шодерло де Лакло в «Опасных связях». Книги и одиночество (все равно она была одинока, несмотря на искреннюю любовь к ней отца и сына Рёгаров!) заставили ее повзрослеть до срока. И теперь она догадывалась, что именно произошло между Клодетт и Стахом. Это внушало ей отвращение. Неужели то же самое ждет ее после свадьбы с Шарлем?..
Впрочем, как это ни странно, по ночам преждевременно разбуженное воображение Фрази чаще рисовало ей поцелуи и объятия все с тем же Державиным, а вовсе не с предназначенным ей в мужья Шарлем Рёгаром, несмотря на то, что у него такие красивые серые глаза. Но вот странно: с Державиным поцелуи были нежны и прекрасны, а Шарль иногда принимал облик Стаха, и Фрази просыпалась, чувствуя приступы такого омерзения и страха, что едва могла сдержать тошноту.
Шло время. И вот однажды Фрази прочла едва появившиеся в «Mercure de France», во «Французском Меркурии», стихи совсем молодой и еще никому не известной поэтессы и актрисы Марселины Деборд-Вальмор, – и поняла доподлинно (как будто кто-то показал ей строки в Книге Судеб!), что любовь ее к Державину – в самом деле на всю жизнь.
…Я, не видав тебя, уже была твоя.
Я родилась тебе обещанной заране.
При имени твоем как содрогнулась я!
Твоя душа мою окликнула в тумане.
…
О имя милое, о звук, связавший нас!
Как ты мне нравишься, как слух тобой волнуем!
Ты мне открыло жизнь, и в свой последний час
Ты мне сомкнешь уста прощальным поцелуем!
[156]Собственно, Фрази это и сама все точно так же чувствовала, точно такими же словами могла описать свое отношение к Державину, однако известно же, что чужой опыт, совпадающий с нашим, как бы подтверждает наш! Даже если они с Державиным никогда больше не увидятся, Фрази будет любить его – всегда, и всегда, засыпая, будет шептать: «Дер-жа-вин…» Вечно, тайно от всех! Странно: взрослея, уходя в годы от двух дней парижских дней, Фрази любила этого русского гусара еще сильней и уже почти по-взрослому. Наверное, именно так Жюстина всю жизнь любила покойного отца Фрази. Девочка всегда знала, что Филипп не был ее родным отцом, но то, что мать безумно любила другого человека, стало дочери понятно только сейчас. Мсье Филипп, наверное, знал об этом… возможно, это его, возлюбленного Жюстины и отца Фрази, звали тем именем, которое Филипп произносил с рычанием ненависти: «Diminr-r-ri!»?
Фрази понимала: матушка была очень привязана к мсье Филиппу, но это не было страстной любовью. Может быть, она вышла за него, чтобы скрыть рождение Фрази? Потому что этого требовали приличия? Приличия бывают разные. Договор, заключенный между мсье Рёгаром и Филиппом Бовуаром, должен быть соблюден, потому что этого требуют приличия. Но Фрази все чаще задумывалась о том, что замуж за Шарля Рёгара ей, пожалуй, не слишком-то хочется выходить! И втихомолку она мечтала о том дне, когда Амели заставит мужа и сына расторгнуть старый договор…
Однако сама судьба вмешалась, чтобы сделать этот договор нерушимым.
«Чертова девка!»
Париж, 1832 год
Араго пошатался по комнате Фрази, рассеянно взглянул на старый, в потертой бархатной обложке, молитвенник, лежащий на комоде. Подошел к алькову, заглянул за ширму.
Покрывало, сплошь застилавшее узкую девичью кровать, было сшито из той же шелковистой ткани, что и ширма, – веселой, цветастой.
Араго с трудом подавил желание отвернуть хотя бы краешек покрывала и взглянуть, какие наволочки, простыни на этой постели. А уж лечь на нее…
– Дурак я, – с ненавистью пробормотал он, выходя из-за ширмы и мрачно озирая комнату. – Дурак! Надо было уехать с Базилем. Эта наглая девчонка поехала бы к своему паршивцу Габриэлю, а я – к своей Агнес. Да, надо было попросить, чтобы меня отвезли к Агнес, если уж я должен любой ценой…
Мысль об этой «любой цене» показалась отвратительной.
«Да что со мной такое?! – недоумевал Араго. – Что, что? Откуда такая ненависть к себе?»
Угрюмо пожал плечами, словно не мог найти ответа на этот вопрос, хотя ответ знал отлично.
Фрази не сдержала клятвы, вот что испортило ему настроение до такой степени, что весь мир почудился подернутым пеплом. Фрази – с ее независимостью, с ее высокомерием, с ее равнодушием, с ее расцветшей красотой, которой она совершенно не воспользовалась, чтобы привлечь Араго! Более того, даже взглянуть на него Фрази было тошно, судя по ее поведению!
Жизнь спасла, а глядеть не хочет.
– Ну ладно, она может быть ко мне равнодушна, но за что презирать меня?! – злобно прошипел Араго, обращаясь к кому-то неведомому. – Судя по тому, что Поццо ди Борго ей все рассказал, она знает, зачем и почему я здесь, во Франции, вдали от родины уже который год, она знает, какую тайную жизнь, какую тайную борьбу веду. Ну конечно, она храбростью, дерзостью своей любому мужчине фору даст, но все-таки – чем я заслужил ее презрение?
Впрочем, ответ и на этот вопрос был ему известен. Агнес… о ком еще знала Фрази? Кто та женщина, с которой она увидела Араго? Кто еще, по ее сведениям, входил в состав пресловутого «легиона»?
