— Я помню, как зовут мою дочь, — сказал он резче, чем хотелось бы. — Что вам нужно?
— Ее давно не было в школе.
— И что? Вы школьный инспектор?
— Нет.
— Тогда какое отношение вы имеете к моей дочери? И что вам от меня надо?
Он выглядел и вел себя как человек, только что вернувшийся домой после трудного рабочего дня. Пятичасовая небритость превратилась в семи- или даже восьмичасовую щетину. Белки глаз покраснели. Пиджака нет, рукава рубашки закатаны, галстук ослаблен. Хестер готова была поспорить, что где-то в доме его уже ждет стакан чего-нибудь спиртного.
— Можно поговорить с Наоми?
— Зачем?
— Я… — Хестер нацепила свою обезоруживающую улыбку. Об этой улыбке слагали легенды. — Послушайте, я не желаю вам зла. Я здесь не в качестве юриста.
— Тогда зачем вы приехали?
— Понимаю, что выхожу за рамки, но скажите — с Наоми все в порядке?
— Что-то я запутался. Какое вам дело до моей дочери?
— По сути, никакого. Я вовсе не собираюсь лезть в вашу личную жизнь. — Взвесив все «за» и «против», Хестер решила, что сейчас нужно говорить искренне, от первого лица. — Ваша Наоми — одноклассница моего внука Мэтью. Она о нем не рассказывала?
Пайн поджал губы:
— Зачем вы здесь?
— Я… Мы с Мэтью решили убедиться, что у нее все нормально.
— Все у нее прекрасно.
Он начал закрывать дверь.
— Можно на нее взглянуть?
— Вы что, шутите?
— Мне известно, что она перестала ходить в школу.
— И что?
Хватит обезоруживающих улыбок. Хестер добавила голосу металла:
— Итак, где Наоми, мистер Пайн?
— Какое право вы…
— Никакого, — сказала Хестер. — Никакого права. Ни единого. Ноль прав. Но друг Наоми волнуется за нее.
— Друг? — Пайн презрительно фыркнул. — Выходит, ваш внук с ней дружит, так?
Хестер не поняла, как расценивать эти слова.
— Я просто хочу на нее взглянуть.
— Ее здесь нет.
— В таком случае где она?
— Вообще-то, не ваше дело.
Чуть больше металла в голос.
— Вы сказали, что видели меня по телевизору.
— Ну и что?
— Значит, вам известно, что не нужно будить во мне зверя.
Хестер прожгла его взглядом. Пайн попятился:
— Наоми в гостях у матери. — Он покрепче ухватился за дверную ручку. — И знаете что, миссис Краймштейн? Моя дочь — не ваше дело. Не ваше и не вашего внука. А теперь прочь с моей земли.
Он закрыл дверь. И громко задвинул щеколду, словно поставил жирную точку.
Тим ждал у машины. Завидев Хестер, он открыл дверцу.
— Подмывок, — пробурчала Хестер.
Дело шло к ночи. Уже стемнело. Чем ближе к горам, тем меньше света. Здесь его почти не было. На сегодня вопрос Наоми Пайн закрыт.
Тим уселся на водительское сиденье, завел машину.
— Пожалуй, пора обратно. Через два часа у вас эфир. — Он посмотрел в зеркало, перехватил ее взгляд, стал ждать.
— Давно мы не заглядывали к Уайлду? — спросила Хестер.
— В сентябре будет шесть лет.
Удивительно, как много времени прошло. Удивительно, что Тим так быстро вспомнил год и месяц.
Удивительно. Но Хестер не удивилась.
— Как думаешь, найдем дорогу?
— Так поздно? — Тим задумался. — Наверное.
— Давай попробуем.
— Может, лучше позвонить?
— Вряд ли у него есть телефон.
— Может, он переехал.
— Нет, — сказала Хестер.
— Или его нет дома.
— Тим!
Тим переключил рычаг передач в положение «драйв».
— Вас понял.
Глава пятая
С третьего захода Тим нашел нужный съезд с Галифакс-роуд. Узкая полоска дороги была почти полностью скрыта от посторонних глаз. Казалось, автомобиль продирается сквозь гигантский куст. По крыше хлестали ветви — точь-в-точь ленточные губки на автомойке. В нескольких сотнях ярдов к югу находился молитвенный лагерь «Сплит рок суитуотер», а молились там… как же они теперь называются? То ли народ ленапо с горы Рамапо, то ли горный народ рамапо, то ли индейцы-рамапо, то ли просто рамапо. Их генеалогия была покрыта мраком, но некоторые из них утверждали, что являются прямыми потомками местного племени или местных племен и гессенских наемников, принимавших участие в Войне за независимость, или беглых рабов, нашедших приют в делаварском племени еще до Гражданской войны. Как бы то ни было, теперь рамапо — для простоты Хестер решила остановиться на этом названии — вели затворническую жизнь, и племя их вырождалось.
Тридцать четыре года назад, когда в полумиле отсюда нашли мальчика, носившего теперь имя Уайлд, многие подозревали (многие до сих пор подозревают), что этот парнишка как-то связан с племенем рамапо. Разумеется, толком никто ничего не знал, но если ты беден, отличаешься от других и живешь отшельником, о тебе непременно будут распускать разные слухи. Может, женщина рамапо бросила в лесу внебрачного ребенка, или мальчика отправили в лес по какому-нибудь идиотскому обряду, или он сам ушел и заблудился, а теперь племя боится признать его своим. Все это чушь, конечно.
Солнце село. Деревья не столько обрамляли дорогу, сколько налезали на нее, тянули друг к другу ветвистые руки, словно дети, играющие в «Лондонский мост рушится». Было темно. Тим свернул — раз, другой, третий, — и Хестер сообразила, что он едет по навигатору. Наконец они заехали в тупик. Тим сдал назад и направо, свернул налево и остановил машину капотом к выезду.
В лесу царила тишина. Единственным источником света были автомобильные фары.
— И что теперь? — спросил Тим.
— Посиди в машине.
— Одну я вас не отпущу.
— Да неужели?
Оба потянулись к дверным ручкам, но Хестер остановила Тима хлестким «Сидеть!», вышла в безмолвную ночь и захлопнула дверцу.
Тридцать четыре года назад, осмотрев Уайлда, педиатры пришли к выводу, что ему лет шесть-восемь. Он владел человеческой речью: сказал, что говорить его научил «тайный друг» (Дэвид, сын Хестер), а еще он украдкой пробирался в чужие дома и часами смотрел телевизор. Там же и кормился, если не считать собирательства в теплое время года: копался в мусорных баках возле людских жилищ, заглядывал в урны в парках, но по большей части проникал (читай «вламывался») в летние домики, где опустошал холодильники и кухонные шкафы.
