— Но если «Мальбек», то французское или аргентинское. — Уже наполовину высунувшись из их укрытия, Винтер раздраженно обернулся к ней. — Мой отец разбирался в винах, — извиняясь, сказала Маршалл.
— Сомелье?
— Алкаш. О, и еще не помешало бы немного сыра или крекеров… И, Винтер!
— Да? — спросил он откуда-то снаружи палатки.
— Вы не могли бы еще захватить пластырей и обезболивающих? У меня начинает сильно болеть рука.
Винтер вернулся через несколько минут с «одолженным» ужином. К счастью, он не заметил выражения ужаса на лице Маршалл, когда он передал ей бутылку «Мерло» из… Она даже не потрудилась дочитать этикетку, чтобы узнать, кто признался, что он ответственный за создание этого.
— Я подумал, — сказал Винтер, — когда был у стойки с сыром, — уточнил он, сам не уверенный, почему эта деталь стоила упоминания. — Рискну показаться снобом…
Они собирались ужинать «Мерло» и сырными треугольниками Dairylea.
— …кажется вероятным, что Роберт Коутс и его биологическая мать, будучи наркоманкой, жили в социальном жилье… пока его у нее не забрали.
— Я могу это проверить. А что? О чем вы думаете?
— Что Альфонс и его мать-наркоманка тоже жили в социальных резервах.
— Вы думаете, эти две семьи могли проживать в одном и том же месте? — заинтригованно спросила Маршалл.
— Просто из сказанного вами мне кажется, что если статуи представляют события его жизни, а жертвы разделяют черты с людьми в его жизни, тогда получается, что места тоже должны нести какой-то смысл.
— Хммм, — сказала Маршалл, отчасти раздумывая, но скорее потому, что у нее был набит рот. — Знаете, если бы вы иногда говорили такую умную хрень при Чеймберсе, он бы подождал вас и мы бы не вели этот разговор в палатке.
— Но что в этом веселого? — улыбнулся Винтер, чокаясь с ней бумажным стаканчиком.
— Дорогая, я… — Чеймберс застыл в дверном проеме. Ева ждала его, скрестив руки и уже в пижаме. — …Извиняюсь за что-то? — спросил он со слабой улыбкой, потратив вечер, предназначавшийся для их свидания, на обыск кабинета Коутса. — Что я сделал?
— Что ты сделал?! Что ты сделал?!
Она подошла к телевизору и включила видеомагнитофон:
— …серийный убийца. Ведущий детектив дела детектив-сержант Бенджамин Чеймберс запечатлен здесь на месте последнего жестокого убийства, где…
Она выключила запись.
— А, — сказал Чеймберс. — Это.
— Это снова он, который делает статуи! Тот, кто сделал с тобой это! — Она указала на его ногу. — Ты мне обещал.
— Дорогая, я…
— Не надо мне твоих «дорогая»!
— Хорошо, — сказал он, поднимая руки вверх. — Ева… Я пытался сказать нет, но…
— Ты пытался? — горько рассмеялась она. — Ты недостаточно сильно пытался! Ты сказал им, что это дело тебя чуть не убило?
— У них есть все файлы.
— И ты сказал им, что до сих пор не можешь пройти холл на работе, не остановившись передохнуть?
— Я…
— Ты сказал им, что уволишься, если они попытаются заставить тебя это сделать?
Чеймберс вздохнул:
— Нет.
— Ты на самом деле вообще не пытался, не так ли?
Он открыл рот, но промолчал, зная, что он не сможет заснуть, если нарушит обещание и соврет ей в один и тот же день.
Раздраженная его молчанием Ева ушла, хлопнув за собой дверью спальни.
Тем временем в месте, недавно получившем название штаб убийств Сэйнсбери, Маршалл и Винтер нанесли впечатляющий урон бутылке вина и ассорти из сыров, преимущественно предназначенных для детей. Снимая обертку с Babybel, Маршалл впала в меланхоличное настроение под влиянием алкоголя и мрачного зеленоватого света в палатке:
— Она была бы еще жива, если бы не я.
Винтер выглядел растерянным:
— Кто?
— Тамсин Фуллер, — ответила Маршалл, но Винтер все еще смотрел непонимающе. — «Венера Милосская»! — резко сказала она, злясь на него за то, что он уже забыл имя, заполнявшее все ее мысли. — Если бы я просто оставила все в покое… Он ведь уже прекратил. Он закончил, пока я не пришла к нему в дом. — Она уставилась в свой кроваво-красный напиток. — Они на моей совести. С этого момента… кому бы он ни навредил. Они все на моей совести.
Винтер фыркнул, доливая ей вина:
— При всем уважении это самая большая несусветица, которую я когда-либо слышал. Мы полицейские, — гордо сказал он, видимо забыв, что в данный момент он таковым не был. — А полицейские ловят плохих парней, даже когда те могут плохо на это отреагировать. В смерти той женщины нужно винить Роберта Коутса и никого более. И это трагично, но не более, чем три уже прерванные жизни, за которые он не понес наказания. Так что перестаньте такое думать.
Маршалл заправила темные волосы за ухо, словно пряталась за ними.
— Можно кое-что спросить? — спросил Винтер, понижая голос до шепота.
— Конечно.
— Той ночью, когда мы встретились с Чеймберсом в пабе, он сделал замечание. — Маршалл уже знала, что последует дальше. — Он сказал, у вас на руках следы от уколов.
— Я помню, — кивнула она. — Он ничего не упускает, а?
— Так… это правда?
— Ага.
— Это что-то рабочее? — неловко спросил он. — Ну, вроде задания под прикрытием?
— Вы пересмотрели фильмов.
Он выглядел растерянным:
— Но вы… работаете в отделе по борьбе с наркотиками.
— Поэтому я очень хорошо умею это скрывать.
— Разве они не проверяют вас на такие вещи?
— Часто проводят тесты мочи, — сказала она, но выражение его лица не изменилось, — ничего, что не смогут исправить от одного до трех дней трезвости и повторный рецепт на кодеин, — улыбнулась она.
Винтер чувствовал себя не в своей тарелке:
— Вы… в порядке?
— Вы имеете в виду, зависима ли я?
— Ага.
— Нет. Я не зависима, и да, я в порядке.
— Тогда…
Она тяжело вздохнула:
— В обществе бытует такой стереотип, что все, кто принимает героин, мгновенно становятся тощими зомби с запавшими глазами, но правда в том, что он намного сильнее похож на алкоголь, чем они хотят признавать. Есть те, у кого хватает силы воли попробовать и прекратить, и они знают свой лимит. Но имеются и те, которые становятся его рабами и позволяют себя поглотить. Мне повезло попасть в первую категорию. В любом случае, они старые. Большинство из них. Сувениры из бурной молодости, не считая очень редких срывов.
