Он отошел, освобождая ей место.
— Бронзовый «Давид». Донателло. Середина пятнадцатого века, — начала Элоиза со своего фирменного, но как всегда ненужного вступления. Маршалл открыла скетчбук на соответствующей странице и подняла его всем на обозрение. — Оригинал хранится в Национальном музее Барджелло во Флоренции, но слепки есть также в Музее Виктории и Альберта и в Садах Кью, здесь, в Лондоне, если кому-то интересно.
Никому интересно не было.
— Скульптура изображает молодого и несомненно женственного Давида в моменты после победы над Голиафом. Он стоит в одних ботинках и шляпе с лавровыми листьями, у его ног отрубленная голова великана.
— Это только мне кажется, — подал голос Винтер, — или для Коутса было бы слишком очевидным использовать великана, чтобы изобразить такового?
— Это, а также тот факт, что здесь потрясающее тематическое сходство с одной из его ранних статуй — «Персей с головой Медузы», — добавила Маршалл.
— Которую ему так и не удалось закончить, — напомнил им Чеймберс, ощущая знакомое покалывание вдоль шрама на затылке, возвращавшееся каждый раз, когда он вспоминал ту ночь. Он посмотрел на Элоизу: — Есть теории?
— Об этом я и думала всю ночь, — сказала она. — До этого момента все статуи символизировали самые значимые события жизни Роберта в хронологическом порядке, — сказала она, указывая на список. — Поэтому логично предположить, что это относится к событию, случившемуся после нашего расставания, или…
— …Или? — поторопила Уэйнрайт.
— …Или… мы наконец-то догнали его.
— Догнали? — спросила главный инспектор. — Извините. Я не понимаю…
— Имеется в виду, что это происходит… сейчас, — объяснила Элоиза. — Роберт уже выбрал Чеймберса в качестве главного монстра своей жизни. Возможно, его следующая скульптура представляет собой его триумф над ним или полицией в целом, раз и навсегда.
Маршалл подняла руку.
— Эмммм, да? — неуверенно сказала Элоиза.
— Я думаю, в целях безопасности нам стоит отстранить Чеймберса от активной службы.
Он бросил на нее взгляд, предполагавший, что его это повеселило.
— Погодите, — сказал Винтер, растерянно хмурясь. — Если это правда и следующая статуя основана на происходящем сейчас — его победе над нами… то о чем, черт возьми, последняя?!
Все повернулись к Элоизе, которая на несколько секунд замялась.
— Я полагаю, следуя этой логике, нам стоит готовиться к факту, что грандиозный финал Роберта; момент, к которому вела вся его жизнь; определяющее событие его существования… еще только должно случиться.
В комнате зависла тяжелая тишина, пока каждый из них пытался представить, какое зверство Роберт Коутс может выдумать, чтобы превзойти предыдущие ужасы… точнее, каждый, кроме Винтера, чей урчащий желудок выдал, что он думал о чем-то совсем другом.
— Кто-нибудь будет доедать последний луковый бхадж?
[13]
Глава 30
— Я не вижу, почему это важно.
— При всем уважении я не вижу, почему то, что вы считаете или не считаете важным, является… важным. Следовательно, почему бы вам меня не просветить? Это правда или нет, что у вас есть личный интерес в деле, которое вы сейчас расследуете?
— Как и у всех в команде.
— И вы считаете, что это уместно?
— Я думаю, это мотивирует.
— Но мотивация это такое обширное понятие, включающее в себя все, от сверхурочной работы до получения возмездия, а также до нехарактерного и отчаянного поведения. Как насчет того, чтобы мы сосредоточились на этом?
После брифинга команды Маршалл, чувствуя, что уже достаточно задолжала Чеймберсу, упаковала свои вещи и направилась на четвертый этаж, где располагался извечно нелюбимый отдел профессиональных стандартов. Они более чем любезно предоставили Истону отдельную комнату для допроса коллеги, пока ее представитель профсоюза, невзрачный мужчина в дешевом костюме, молча сидел рядом с ней. Маршалл надеялась на убедительного и красноречивого адвоката, готового вмешаться и отразить неудобные вопросы детектива, а получила бесполезную тяжело дышащую массу.
Все началось с рутинного опроса, но потом быстро приняло другой оборот: в нее через стол летело столько обвинительных утверждений, что она уже даже не была уверена, на которое из них она отвечает. Любопытно, что техники, которые Маршалл учили применять, так эффективно срабатывали на ней же.
— Вы говорите, что у членов вашей команды есть свои «мотивы», — начал Истон, словно поднимая провокационную тему на вечернем приеме. — Вы это обсуждали между собой?
— Конечно, — ответила Маршалл. — Мы плохо бы выполняли свою работу, если не знали бы историю дела, не так ли? — Это прозвучало намного более ядовито, чем она хотела, и она знала, что он наблюдал за ее реакцией с интересом. — Почему вы вообще меня об этом спрашиваете?
Она ткнула мужчину слева в бок локтем, чтобы проверить, не заснул ли он.
— Было бы полезно, если бы вы прояснили, почему эта деталь имеет значение, — сказал он Истону. — Детектив Маршам…
— Маршалл, — прошептала она.
— …Маршалл участвует в активном и очень резонансном расследовании, и, как результат, неизбежно найдутся детали, которые она не может раскрыть в данный момент.
Далеко не Джонни Кокран, но уже что-то.
— Послушайте, — сказал Истон, возвращаясь к более дружелюбному поведению, — я пытаюсь помочь. Я на вашей стороне. Но у меня пропавший человек и ваша кровь на месте преступления. Прошло уже двое суток, что поднимает дело до похищения, если не до предполагаемого убийства, а вы ничего мне не говорите.
— Я вам уже сказала…
— Вы порезали руку во время незадокументированного визита в дом Роберта Коутса, еще до того, как вам дали это дело, — закончил он за нее.
Представитель профсоюза резко вдохнул, как будто с него было достаточно, как будто он собирался взорваться, пресечь отчаянные попытки Истона обвинить ее за неимением настоящего преступника…
Закатив глаза, Маршалл отклеила пластырь, чтобы показать Истону заживающую рану у основания большого пальца.
— Я полагаю, у вас есть свидетели, которые могут подтвердить, когда вы получили эту травму?
Она собралась ответить, когда в дверь постучали, и она улыбнулась, увидев знакомое лицо.
— Детектив Чеймберс, — холодно сказал Истон. — Я не знал, что вы к нам присоединитесь.
— Не знали. Как и я сам.
— Если бы я был предупрежден, я бы сказал вам не утруждаться. Это личный…
