Когда последний человек высказался и мистер Фуллер поблагодарил всех присутствующих, маленькая толпа растворилась, как облачко светлячков, потревоженных в траве.
— Джордан?
Притворившись, что не услышала свое имя, Маршалл продолжила подниматься на холм.
— Джордан! — повторила мать Тамсин, остававшаяся стоически спокойной возле своего расчувствовавшегося мужа. — Вас же зовут Джордан, верно? — спросила она, наконец-то догнав ее.
— Да. Извините. Я задумалась, — сказала Маршалл. Дрожащее пламя свечи только подчеркивало тушь, размазанную по всему ее лицу.
— Вы сказали, что работаете… работали с Тэмми в университете?
— Ага.
— Значит, вы увидитесь с Тедом в понедельник?
Маршалл замялась:
— Я не уверена.
Подозрителность на лице женщины подтвердила, что это была ловушка.
— Кто вы? На самом деле?.. Журналистка?.. Какая-то ненормальная, прознавшая о нашей трагедии и решившая, что можно прийти поглазеть?
— Нет. Ничего такого. — Маршалл взглянула на ворота, подумывая сбежать.
— Тогда кто?
— Просто кто-то, кому нужно было посмотреть вам в глаза и сказать, как мне жаль, — сказала она, чувствуя снова подступающие слезы. — Я думаю, что Тамсин умерла по моей вине.
— Почему вы так считаете?
Она глубоко вдохнула:
— Я из полиции. И человек, сделавший это с Тамсин, сделал то же самое с близким мне человеком семь лет назад.
— Соболезную, — сказала миссис Фуллер, беря ее за руку. Маршалл не выдержала и начала быстро говорить, на грани слез:
— Я просто так сильно хотела его поймать. Я не задумывалась о… о том, чего это может стоить. И теперь, она мертва, и мы его не поймали и… мне так жаль!
— Тихо. Тихо, — прошептала мать Тамсин, крепко ее обнимая. — Вы знаете, что Тэмми собиралась делать в ту ночь, когда она пропала?.. Вернуть в магазин платье, которое купила мне на день рождения, — сказала она, отпуская Маршалл, но снова беря ее за руки. — Мы бы сейчас разговаривали, если бы я не сказала упрямо, что мне больше понравилось голубое?
— А видите того мужчину, разговаривающего с моим мужем? Это ее бывший парень, Стивен. Он расстался с ней месяц назад. Каждый вечер среды они неизменно ходили на викторину в паб с друзьями. С ними она была бы в безопасности…
— И вы видели ее сестру, когда она произносила речь?
Маршалл кивнула, восхищенная этой женщиной, которой удавалось оставаться такой рациональной и собранной, когда все окружающие расклеились.
— …Они не разговаривали больше четырех месяцев. Последние слова Тэмми были о том, что она ее ненавидит. Она не имела этого в виду, конечно, но теперь она не сможет вернуть эти слова. Хуже того, она не ответила на ее звонок в ту ночь.
— Это я к тому, что вины хватит на всех. Каждая из этих вещей привела к смерти Тэмми, и, в то же время ни одна из них. Думаете, это моя вина, что моя дочь умерла?
— Нет. Конечно нет!
— Тогда и не ваша, — грустно сказала женщина.
На кладбище было абсолютно тихо, не считая шороха раздуваемых ветром листьев и иногда доносящегося из деревьев напротив уханья совы, а также хлюпанья Винтера, допивающего остатки своей коричневой газировки из Burger King.
— Вы могли бы прекратить? — прошептал Чеймберс, уже скучая по обществу Маршалл, хотя прошло всего сорок минут с начала смены.
Выпустив трубочку изо рта, Винтер поставил бумажный стаканчик на пол рядом с остальным мусором:
— Извините.
Они оба посмотрели на море могил в мерцающем лунном свете, скрывающих закопанные тела, как луковицы, ожидающие весны.
Ранее днем Чеймберс обошел все кладбище в поисках разрытой земли или нового газона, идеально подходящего, чтобы спрятать тело в преддверии торжественного открытия. Час, проведенный в компании мертвых, все еще проигрывался у него в мыслях.
— Я нашел ее могилу, — пробормотал он, начиная разговор, что было для него нехарактерно. — …Матери Коутса, — пояснил он.
— Интересно, сидели бы мы здесь, если бы она не была такой неудачницей?
— Я думал о том же, — сказал Чеймберс и подался вперед, будто что-то заметил, но затем снова расслабился, когда мимо ворот промелькнул бегун. — Знаете, что написано на памятнике? «Элизабет Мари Холлоус. С тысяча девятьсот сорок четвертого до тысяча девятьсот семьдесят седьмого».
— И все?
— И все. Ничего о том, что она была конченой наркоманкой… даже во время беременности, или о том, что она почти убила своего ребенка, передав ему кровь, зараженную своими зависимостями, или о том, что из-за ее слабости умерли девять невинных людей.
— Да, такие вещи любят опускать, — сказал Винтер.
— Может, не стоит, — рассудил Чеймберс. — Может, если бы начали выбивать список всех без исключения грехов на камне, под которым человеку предстоит провести вечность, люди бы дважды подумали, прежде чем совершать их, взяли бы на себя хоть немного ответственности за жуткие вещи, которые делают друг с другом.
Винтер взглянул на своего мрачного коллегу:
— Вы в порядке?
— Наверное, просто устал.
— На более положительной ноте из всего этого получилась как минимум одна хорошая вещь.
Чеймберс застонал, не в настроении обсуждать расцветающую любовную жизнь Винтера.
— …Я уже довольно давно чувствовал, что мне чего-то не хватает, — все равно продолжил он.
— Ага.
— …Был неудовлетворенным. — Чеймберс скорчил гримасу. — Думаете, это стоит включить в письмо?
— Письмо? Будьте мужчиной. Им это нравится, — мудро сказал ему Чеймберс, сам не уверенный, зачем в это вмешался. — Вам стоит сделать это лично.
Винтер нервно поковырял под ногтями и произнес:
— Я просто не уверен, смогу ли выдержать отказ лицом к лицу… и потом, даже если это «да», вдруг я уже не так хорош, как раньше? — Теперь Чеймберс, казалось, был попросту в ужасе. — …Прошло много времени. И не то чтобы я изначально был слишком уж хорош.
— Господи! — воскликнул Чеймберс, отодвигаясь как можно дальше в их ограниченном пространстве.
— …В любом случае. Мне кажется, я готов, — уверенно кивнул Винтер. — И мне уже не так часто снится ваша нога, как раньше.
— …Чего?! — спросил Чеймберс, чувствуя себя отчасти растерянным и отчасти оскорбленным. — Вы о чем, черт возьми?
— О переводе в отдел убийств, — ответил Винтер.
— А… Ааа!
— А что? А вы о чем говорили?
