— Не знал, что людей нашего возраста вообще посылают в ночную смену. — Он не обратил внимания на колкость. — В смысле, на постоянку… — Ренник понизил голос. — Чем ты такое заслужил?
— Да ничем особым. — Видя, что он ждет продолжения, я добавил: — Сделал то, что нужно, не так, как нужно.
— А я другое слышал, — ухмыльнулся Ренник. — Больше не употребляешь? — В ответ на мое молчание он продолжил: — А то с чего вдруг такие перемены? Особо важное дело доверили.
Разумеется, он считал дело особо важным. Раз он к нему причастен.
— Сатти был одним из тех, кто арестовал тогда Вика.
— Да ну? — Ренник явно впечатлился. — А я думал, что Блейк.
— Блейк добился от Вика признания вины, но первым на место прибыл Сатти. В полицию поступило сообщение, что по городу разгуливает человек в окровавленной одежде, и Сатти все бросил и помчался на вызов.
Ренник непонимающе сдвинул брови:
— То есть двенадцать лет спустя его сдернули с ночной смены, чтобы он держал умирающего Вика за руку? Не понимаю.
— Знаешь ведь, что одного ребенка так и не нашли.
— Конечно, — ответил он. — Девочку. Лиззи Мур.
— Верно. — Я кивнул на палату в конце коридора. — Умирающий Вик — последняя возможность для родственников узнать, что он с ней сделал.
— Да, но вас-то почему к нему приставили?
— Как бы ты назвал Вика одним словом?
— Сволочь, — не раздумывая ответил Ренник.
Я кивнул:
— Ну так вот Сатти говорит с ним на одном языке. Причем бегло. Они поладили тогда, во время ареста. Начальство решило, что только Сатти сможет его разговорить.
— Поладили? — Ренник скривился; у него как будто даже волосы встали дыбом от возмущения. — Вик убил женщину и троих детей…
Я кивнул, но это было трудно объяснить.
На первый взгляд у Сатти было больше общего с преступником-рецидивистом, нежели с полицейским. Кроме одного. Преступники действовали под влиянием порыва, в гневе или ради денег. Сатти же привлекал сам акт злодеяния, и чем хуже — тем больше. Его работа в правоохранительных органах была просто способом постоянно находиться в этой атмосфере, не рискуя собственной свободой. Если ночное дежурство выдавалось чересчур спокойным, Сатти организовывал неприятности сам.
В душе я был согласен с Ренником.
То, что нас перебросили на это задание, было чем-то необычным и даже невероятным, но я не хотел знать, что на самом деле стояло за этим решением. Когда ответы становятся все мрачнее, вопросы перестаешь задавать.
Я не знал точно, что вызвало эти перемены, но Сатти явно приложил к этому свою продезинфицированную лапу.
— Какой он? — Ренник нарушил мой ход мыслей.
— Сатти?
Ренник закатил глаза:
— Мартин Вик.
— Не знаю, — ответил я, и Ренник состроил недоверчивую гримасу. — Кроме шуток, со мной он не разговаривает.
— Так ты с ним сидишь десять часов кряду…
— Записываю все, что он делает, и зову Сатти, если попросит.
— Ты, похоже, в рубашке родился.
— Ага, — подтвердил я. Вот только рубашка была смирительной.
Я обошел Ренника и перевернул газету на конторке. На первой полосе красовалась фотография нашего заключенного, Мартина Вика. Он сидел на больничной койке и ел хлопья с молоком. Фотографию сделали из коридора на мобильный телефон.
«Серийный убийца приканчивает жратву».
— Черт подери. — Я поглядел на Ренника.
— Не в мое дежурство, меня к завтраку всегда сменяют.
— Если Сатти увидит, он тебе в глаза нассыт. — Я посмотрел на дату. Утренний воскресный выпуск. Через несколько часов увидят все. — Где взял?
— В регистратуре во время перерыва.
— И не подумал об этом сообщить?
— Не в мое же дежурство, — сказал он.
— Но ты же у всех выворачиваешь карманы?
Персонал сюда проходил только после досмотра. Присутствие санитаров, уборщиков, даже врачей и медсестер было строго регламентировано. Охраннику вменялось в обязанность обыскивать каждого.
Телефоны проносить было запрещено.
Ренник насупился:
— Конечно у всех.
Мы оба обернулись, когда Сатти с обеспокоенным видом вышел из палаты Вика. Я заслонил собой газету на конторке.
— Секунда найдется, Эйд? — спросил Сатти.
— Конечно…
Я вывернул карманы, сдал Реннику телефон и расписался. Последовал за Сатти на некотором расстоянии, не желая сразу сообщать плохие новости.
Стены закрывала пленка.
Вдоль них стояли ведра со штукатуркой и мусором. Ремонт отложили до смерти Вика.
Сатти придержал дверь туалета, будто приглашая меня в свой кабинет. Я нащупал выключатель. Сюда не заходили неделями, возможно, это было самое чистое помещение в здании. Я присел на раковину. Сатти закрыл дверь и прислонился к ней, чтобы никто не вошел и не вышел.
— Вик говорит, что не просил меня звать…
— Просил. В записке. Если я ее неправильно понял, то извини, что притащил тебя сюда.
Сатти слушал меня молча. Только выражение лица менялось.
— Ладно, — наконец произнес он. — Верю. Значит, написал записку и хотел, чтобы ты сходил за мной. К чему бы это?
— Думаешь, умирает?
— Он уже несколько месяцев умирает. Привык уже, наверное, умирать. Не-а, тут что-то другое. Он как будто… не знаю… напуган.
— Думаешь, кто-то к нему подобрался? — спросил я, думая о газете.
Сатти не ответил.
— Зачем? И как? — Я понизил голос.
Сатти, осклабившись, поглядел на пол, затем приотворил дверь плечом. Выглянул в коридор и покачал головой. Я тоже выглянул со своего места. Ренник снова читал газету. Подперев подбородок дулом винтовки.
— Громила-дрочила. — Сатти вышел из туалета и со всей силы хлопнул дверью.
Чуть не выскочив из штанов, Ренник поспешно ухватился за винтовку. Повезло, что не разнес себе голову. Сатти подошел к посту, заглянул в лист учета и уставился охраннику в лицо.
— Констебль, у заключенного были посетители во время нашего отсутствия?
— Что?
— Что, сэр, — поправил его Сатти. — Похоже, кто-то побеседовал с Виком, пока нас не было. Может, врач или медсестра левые зашли, а ты их не записал? Может, тебе любопытно стало, уж не знаю. Но человек, который готов был признаться, что он сделал с телом двенадцатилетней девочки, неожиданно замолчал.
— Мимо меня никто не проходил.
