Дальняя оконечность притулившегося к левому берегу неширокой Йиглавы компактного квартала с тесной застройкой без скверов и внутренних двориков занята корпусами и трубой бывшего кожевенного завода, когда-то принадлежавшего почтенной семье Субак, тут теперь проводят модные культмероприятия. Собственно Тршебич в последние десятилетия разросся, город обслуживает нужды чешской атомной энергетики — в паре десятков километров от города в 1970–1980-е годы по проекту советских друзей построили АЭС «Дукованы», а персонал расселили в панельных социалистических многоэтажках райцентра.
В Тршебиче утверждают, что в Европе нигде больше не сохранилось столь целостного еврейского сеттльмента. Наверное, это правда, иначе ЮНЕСКО не обратила бы на Замости свое драгоценное внимание. Когда-то тршебичская община считалась едва ли не самой многочисленной в Моравии, около 1700 человек, но с середины XIX столетия, по мере эмансипации и завоевания гражданских свобод, евреи мало-помалу растворялись в славянско-немецком обществе. За несколько веков своей истории квартал Замости не пасовал ни перед армиями захватчиков, ни перед разрушительными наводнениями и жестокими пожарами, а вот трагедия Холокоста уничтожила здесь и еврейскую, и иудейскую жизнь. После Второй мировой из Терезина и Аушвица в Тршебич вернулся всего десяток человек. Так, в общем, было повсюду в Чехословакии: не то что в некоторых, даже во многих городах сохранились и даже прилично реконструированы здания синагог
[78], но подавляющее их большинство перепрофилировано, да и особенно некому в окружении свежепокрашенных святых стен молиться. По статистике Федерации еврейских общин, в Чехии осталось 15–20 тысяч евреев, из них иудаизм практикует разве что каждый десятый.
Ключевая фигура и красное знамя чешского еврейского мира — конечно, Франц Кафка, хотя отчетливый интерес к идишу — ивриту, как и к национальной культуре вообще, а потом и к сионизму, возник у него, насколько можно судить по дневникам писателя и воспоминаниям его современников, только в зрелом возрасте. Гениальность этого пражско-немецко-еврейского литератора австрийской традиции, как часто случается, по крайней мере отчасти стала кривозеркальным отражением его непростой жизни. Кафка был человеком слабого здоровья, тяготился карьерой юриста и страхового служащего, хотя и считался старательным профессионалом (он защищал интересы травмированных на производстве рабочих). Признаться, я не доверяю популярной теории о том, что, пребывая на этой работе, Кафка сконструировал защитную каску — эта история никак не подтверждена документально, да и выглядит нарочито анекдотично.
Мемориальная доска Франца Кафки на площади его имени (1966), Прага. Скульптор Карл Гладик
Литературные упражнения Кафка рассматривал как «форму молитвы», он был неизменно одержим писательством, которое, по-видимому, полагал естественной для себя формой существования. Кризисные отношения с деспотичным отцом-галантерейщиком (имевшим магазин на Староместской площади) вкупе с каким-то трудным детским опытом вылились и в неспособность построить собственную семью, что было вызвано, как полагают биографы Кафки, еще и особенностями его психически лабильной натуры. На эту тему, помимо тысячи экспертных трудов, — и кинетическая скульптура работы Давида Черны на пьяцетте у пражского торгового центра Quadrio: 42 фигурные стальные панели вращаются независимо друг от друга, складываясь в 10-метровую нержавеющую голову Кафки.
Самоосуждение и болезненное восприятие реальности, наложенные на материальные проблемы, периодическая неустроенность, частые запоры, постоянная неуверенность в собственных сексуальных способностях («Коитус как кара за счастье быть вместе», — такую он оставил дневниковую запись) — вот фон, на котором рождались прославленные теперь беллетристические фантасмагории, столь отличающиеся от небогатой на внешние события биографии скромного служащего. Это и сделало Кафку, воспользуюсь удачной метафорой отечественного литературоведа, «экспертом по вопросам отчуждения от жизни».
Его книги — трудное изломанное письмо и, несмотря на нанесенный на них всемирной известностью глянец, совсем не простое чтение. Манера этого писателя мыслить, противоречия его восприятия жизни, кошмарно-символический стиль подчас вызывают внутреннее смятение. Чтобы взять с полки томик Кафки, нужно особенное, редко посещающее меня настроение, прежде всего готовность мириться с неясностью содержания текстов, ведь философия Кафки выскальзывает из границ четкого мироощущения и допускает множественные интерпретации. Может быть, он не случайно родился в несуществующем уже доме на углу нынешних Капровой и Майзеловой улиц, почти в точке зыбкого соединения иудейской и христианской Праги. Думаю, Кафка популярен и потому, что как раз таков — зыбок и расплывчат — мир вокруг нас. Этот мир окончательно стал кафкианским в XX столетии и, судя по тому, как идут дела в первые десятилетия века нового, иным становиться не собирается. «Был у Баума… — еще одна запись из дневника писателя. — Такое ощущение, будто меня связали, и одновременно другое ощущение, будто, если бы развязали меня, было бы еще хуже».
Памятник Францу Кафке в Йозефове (2003). Cкульптор Ярослав Рона
Упомяну еще об одном моменте, важном в связи с еврейством Кафки: три его младшие сестры, Габриэль, Валерия и Оттилия, погибли в 1941, 1942 и 1943 годах, нацисты отправили их в концлагеря. Франц Кафка умер задолго до прихода Гитлера к власти, в 1924-м, кончину вызвало истощение от неспособности принимать пищу, вызванной туберкулезом. Прага была главным и практически единственным городом в жизни писателя, за год до смерти он отправился было в Берлин в очередной надежде создать семью, но помешала болезнь. Представим невозможное: туберкулез бы не случился, и тогда судьба отпустила бы Кафке еще… сколько, почти два десятка лет? Где бы он встретил Вторую мировую? Пережил ли бы он войну? Иногда пишут, что Кафка, не ставший современником ни фашизма, ни национал-социализма, ни сталинизма, предчувствовал новый тоталитаризм, поскольку понимал и сумел точно описать природу необоримой государственной власти, уничтожающей человека.
Главные творения Кафки и вообще пять шестых написанного им (в том числе романы «Америка», «Процесс» и «Замок») опубликованы после смерти и вопреки воле автора. Кафка прекрасен и одновременно неудобен тем, что в его синтетических по стилю, неврастеничных (под стать характеру писателя) текстах можно при желании отыскать высказывания как бы на все случаи жизни. Душеприказчик Макс Брод видел в своем покойном друге иудейского законоучителя, воспитанного на мистике каббалы, и имел на то свои основания. Эту же концепцию с 1930-х годов разрабатывают многие евреи-интеллектуалы. Конечно, можно прочитать Кафку и так, но можно и дюжиной других способов, в том числе идеологически и политически.
