Историки делают уверенные заключения: переход от системы тоталитарной диктатуры к плюралистической демократии был невыполнимой чехословацкой задачей, вычислением квадратуры круга. Сегодня, со знанием того, что произошло, а не того, что могло бы произойти, Пражская весна и впрямь представляется обреченным на катастрофу безумством храбрых: в руководстве страны хватало убежденных сталинистов, партийные и государственные органы были нашпигованы тайными и явными агентами Москвы, а СССР имел возможность вмешаться в развитие событий в любой момент и на любом уровне, что, собственно, и произошло. Теперь «Пражская весна», как и за 20 лет до 1968 года, всего лишь популярный в городе международный фестиваль классической музыки. Чехия далека от коммунистического сантимента, гротескная пьеса Вацлава Гавела «Трудно сосредоточиться» уже не значится в театральном репертуаре. Каждая годовщина вторжения — повод помянуть Эву Ливечкову, Богумила Кобра, Станислава Веселого, Михала Гамрака, Яна Гатала, Милана Кадлеца, Зденека Пржигоду и десятки других обычных граждан социалистической Чехословакии, преимущественно молодых людей, павших от выстрелов советских военных и попавших под гусеницы советских танков. Их имена высечены на мемориальных досках, цветы к этим памятным знакам возлагают ровесники погибших, даже младшим из которых уже под семьдесят. На месте самосожжения Яна Палаха зажигают свечи. А вот Александру Дубчеку (в 1992 году он, в конце жизни вернувшийся в политику, погиб в автокатастрофе) памятник в Праге не поставили. Верно сказано: счастливых реформаторов не бывает.
07:00
Моравские воробьи
Брно
Brno
Мир есть яйцо,
желток в нем время выгрызло хорьком,
и усики, белком облепленные,
двумя полосками свисают по бокам.
Ян Скацел. Те, кто запретили самих себя (1988)
[31]
Зубчатые колеса механизма башенных часов (XVIII век), Клементинум
Заявляю ответственно: вопреки нормам литературного русского языка это название не склоняется, правильно говорить и писать «в Брно» и «под Брно», а не «из Брна» и не «за Брном». А вот чехи-то делают ровно наоборот. Я нежно отношусь к городу с жестким, даже рычащим именем, потому что Брно — первый заграничный пункт назначения, в котором мне довелось оказаться. Именно в Брно в середине весны 1988 года я, советский человек неполных 23 лет с ограниченным опытом путешествий и по родной-то стране, впервые по-настоящему ощутил, что это такое — цивилизационная разница и культурный шок. Братская заграница произвела на меня оглушительное впечатление: в брненском аэропорту у меня едва не поехала крыша от возможности запросто приобрести сигареты Lucky Strike, о которых прежде только читал в романах серии «Зарубежный детектив». На излете горбачевской эпохи и в расцвете аналоговой информационной в ЧССР царил вполне социалистический жизненный уклад, но сколь же иным, несоветским и человеческим, мне показалось выражение лица этого социализма!
Я проживал в отеле Slavia в двух шагах от ведущей в самый центр города, тоже обычной, хотя и старинной торговой улицы Чешской (Česká). Только этого обстоятельства — переноса бренного тела из одного мира в другой, одного только вида из окна, только одной прогулки по чешской улице оказалось достаточно для того, чтобы в моей жизни возникли новые смыслы. Состояние восторга наполняло мое существо беспричинным счастьем, которого я искренне желал всем людям планеты Земля. Один раз от избытка добрых чувств даже купил в киоске на площади Свободы мороженое совершенно опешившему от такой ситуации местному мальчугану.
К Брно я питаю сентиментальные чувства, в этом городе на меня нет-нет да и накатят воспоминания. Еще бы! Ведь Шпильберк был первой в моей жизни грозной заграничной крепостью, и толщиной ее стен с той поры я оцениваю надежность любых оборонительных сооружений. Собор Святых Петра и Павла оказался первым «европейским» христианским храмом, и он до сих пор остается для меня некоторым мерилом всех сосудов святости. Брненский Выставочный центр в 1988-м составил более чем успешную конкуренцию ВДНХ; нечего и говорить, что три десятилетия назад я не подозревал о существовании Brussels Expo и дюссельдорфской Messe. Как и об идеологической нагрузке, заложенной устроителями Výstaviště в ее концепцию: брненскую Expo открывали к 10-летию образования Первой республики, стартовым мероприятием — помпезным, на 70 павильонов — была выставка «Современная культура в Чехословакии» весны 1928 года. Одним из самых пафосных экспонатов стал дебютный национальный серийный легковой автомобиль Z 18 (в народе zetka). Через 60 лет я и оказался в Брно для того, в частности, чтобы по заданию московской редакции сравнить передовые новинки социалистического автопрома: хэтчбеки Škoda Favorit и ВАЗ-2109, известный на родине как «зубило».
Теперь, бывая здесь проездом из Праги в Вену или наоборот, я понимаю, что, если учесть всяческие привходящие обстоятельства, Брно и впрямь неплох, пусть этот город и имеет сомнительную репутацию дальнего предместья австрийской столицы. Есть тут некоторый элемент отторжения от собственной метрополии, с толикой обиды и гордости: к кому мы ближе, с тем и водимся. В Брно проживают почти 400 тысяч человек, это второй по величине город Чешской Республики — да и по всему остальному второй, хотя и сведен историческими обстоятельствами к состоянию краевого центра. С Прагой-то Брно никогда не имел шансов соревноваться, а вот борьбу за статус столицы Моравского маркграфства у объективно более перспективного Оломоуца (Ольмюца) в середине XVII столетия выиграл.
Вышло так потому, что немногочисленному гарнизону Брно, который в ту пору называли на австрийский манер Брюнном (500 пищалей и сабель под командованием полковника-француза при поддержке еще нескольких сотен храбрых, но толком не обученных военному искусству горожан), в 1645 году удалось почти четыре месяца сдерживать осаду 30-тысячной шведской армии. В этом и крылась причина благосклонности императора Габсбурга. Понятно, что в память о героях обороны в городе сложили патетическую легенду: шведский генерал поклялся-де в решающий день захватить Брюнн к полудню, но помешала хитрость его защитников. Звонарь Петропавловского храма, увидев, что враг одолевает, грянул в колокола на час раньше положенного, и шведы, отчаявшись и обманувшись, сняли осаду.
Можно считать, что с той поры полдень в Брно наступает в 11 часов, что так устроено брненское время. Однако со звонницы собора Петра и Павла в 12.00 отмеряется не обычное, а святое время, окончание дневных литургических часов. Та же самая история в Оломоуце: колокола собора Святого Вацлава бомкают дюжину раз в 11 утра, и там для туристов тоже сочинили плохую легенду о хитрости осажденных. Но брненские власти пошли дальше: в 2010 году, аккурат к 365-летию (!) оборонительной победы, на площади Свободы (памятной мне своим мороженым) установили современный монумент, странные часы в виде черного обелиска, «в форме артиллерийского снаряда». Впрочем, этот брненский «черный снаряд» скорее напоминает шестиметровый фаллоимитатор. Хронометр помещается внутри, циферблата или там стрелок в помине нет, время обозначается сложными поворотными движениями верхних элементов конструкции, и каждый божий день ровно в 11 утра из щели в угольном корпусе на ладонь какому-нибудь удачливому ротозею выкатывается стеклянный шарик размером поменьше пинг-понгового. Дабы понять, который тут час, ей-богу, легче обернуться на башенные часы собора Святого Иакова Старшего, он по соседству.
