Йосеф Спейбл — типичный старосветский персонаж, плешивый, лупоглазый и ушастый господин с головой из липового дерева, в черном фраке и с мягкими тряпичными руками, поскольку господам не приходится работать и ладони их не грубеют. Изначально Спейбл — деревянная карикатура на гражданина Первой республики: такие солидные мужчины во множестве заседали в пивных, прожигали собственное и чужое время, ни в чем на свете не разбирались, но обо всем на свете имели суждения. Свою фамилию кукла получила от заимствованного из немецкого языка диалектизма büblein (bejbl). Так, на германский манер, в старом Пльзене (по-немецки Пилзен) называли напыщенных дураков.
«Пивные часы» на стене старого корпуса завода Plzeňsky Prazdroj в Пльзене
За фигуркой Гурвинека — театральный плакат со сладкой кукольной парочкой, а также пани Катержиной, Маничкой и Жериком
Спейбл, впервые представленный публике в 1920 году, получился, несмотря ни на что, вполне симпатичным и даже трогательным в своей имманентной глуповатости. Сынок у него — такой же круглоголовый и лопоухий, как папаша, гундосый и в коротких штанишках, вовсе не вундеркинд — появился на сцене шестью годами позже, и для него подобрали звонкое, но вполне бессмысленное, ничего не значащее имя. Теперь вокруг этих знаменитых персонажей, как и положено в эпоху массовой культуры, созданы разветвленные художественная, коммерческая и мифологическая инфраструктуры: Спейблом и Гурвинеком называют астероиды и роботов, невероятным приключениям отца и сына посвящены пьесы, книжки, мультфильмы, телесериалы, смешные лупоглазые физиономии красуются на марках, открытках, плакатах.
Они, и по праву, чешское национальное достояние, они, в специальных футлярах, хранятся на одной с книгами Ярослава Гашека и Карела Чапека полке чешской культуры. Не скажу, что в Театре Спейбла и Гурвинека неизменный аншлаг, но зрителей в зале, несмотря на отвлекающие от традиционного искусства соблазны дигитальной эпохи, собирается немало. В репертуаре числится чертова дюжина спектаклей «для всей семьи» с названиями вроде «Гурвинек среди ослов», «Беспокойные выходные Гурвинека» или «Гурвинек и зеркало». В прошлом бывало всякое: в представлениях для взрослых Спейбл и Гурвинек, болтаясь на ниточках, увлекались и политической сатирой тоже. В 1940-е — антифашистской, она легко читалась, и с кукловодами разбиралось гестапо; в «советское» время — антисоциалистической, она была чуть более невинной, хотя и вызывала в партийных кабинетах недовольство. Теперь в этом преимущественно детском и семейном театре общественно-политической тематикой не злоупотребляют, да и на дворе другие времена, помягче.
В последние десятилетия обеих кукол водит и говорит их голосами актер и режиссер Мартин Класек. Вообще-то для любой страны это здо́рово: уметь иронизировать над собой, иметь в запасе таких смешных деревянных человечков, такие артистические традиции и такое приятное развлечение для самых маленьких и для тех, кто постарше. Но Пльзень, и это горький удел провинции, спор за своих славных сыновей проиграл. Городские власти пытались даже судиться с Прагой за кукольную торговую марку, однако после десятилетия неторопливых прений иск был отклонен. Именем талантливого Йосефа Скупы в Пльзене назвали улицу. Впрочем, и в Праге тоже назвали, но мало ли в Праге улиц? Известно же, что знаменитости редко остаются на малой родине, иначе, может, им и не стать знаменитостями.
Покинул Пльзень, едва окончив школу, и 17-летний Карел Готт, рассчитывая продолжить образование в столице страны. Так и случилось: в Праге амбициозный юноша сначала выучился на электромонтера, а потом мало-помалу превратился в главного чешского эстрадного певца современности. За 60 лет выступлений Готт, популярный при всех политических режимах, бесчисленное число раз исполнил без малого тысячу разных композиций, записал на разных языках 293 альбома, 42 раза был назван лучшим эстрадным голосом своей страны по результатам всенародного голосования в анкетах «Золотой соловей» и «Чешский соловей». Щедро одаренный природой лирико-драматический тенор, в социалистической Чехословакии Готт заслужил звания заслуженного-народного артиста и политике партии не перечил. Занять место в первых рядах строителей нового общества он не стремился, но, когда просили, поддерживал разные начинания коммунистов: выступал на праздничных концертах, подписывал письма с осуждением диссидентов, с приятным мягким акцентом пел на русском языке про Советский Союз, оккупировавший его родину:
Все, что мне видится,
Все, что мне слышится,
Все, чем живется,
И все, чем мне дышится,
Мне подарила земля моя вечная,
Самая добрая и человечная!
[6]
Готт не отказывался радовать своим песенным творчеством Густава Гусака и Леонида Брежнева, и ему позволялось концертировать не только в Восточной, но и в Западной Германии, не только в Москве и Софии, но и в Лондоне и Париже. Он прожил долгую и, надо полагать, приятную жизнь талантливой знаменитости, снискал у себя дома и еще в нескольких странах Европы феноменальную популярность, прежде всего среди возрастной женской аудитории, а когда в 2019 году скончался, удостоился редких для Чешской Республики государственных похоронных почестей. Закаленные борцы с компартийным режимом не простили Готту соглашательства, но, думаю, он в таком прощении и не нуждался: каждый сам устанавливает для себя пределы возможного.
Судьба «золотого соловья» — в контексте общественных потрясений, которые во второй половине XX века суждено было испытать Центральной Европе, — некоторым кажется показательным, даже типическим для Чехии явлением. Среди этих некоторых — польский журналист Мариуш Щигел, в 2008 году взбаламутивший читающую публику книжкой «Готтленд». Щигел составил бойко и остроумно написанный сборник из посвященных чешским людям и явлениям исторических эссе и биографических очерков, иногда поданных в жанре репортажа или путевых заметок (книжку перевели и на русский)
[7]. В центр своего в целом доброжелательного повествования о чешском бытии и сознании автор поставил важные дискуссионные темы, например вопрос лояльности к неправедной и несправедливой власти (одним из символов такой лояльности для Щигела стал и Карел Готт) или обоснованность попытки произвести в социальной пробирке человека будущего, неважно, чехословацкого или социалистического.
