«Возвращенные земли» заселили поляками преимущественно с прежних «восточных окраин». Бреслау стал Вроцлавом, но в Чехии главный город Силезии и сейчас называют Vratislav, по имени его вероятного основателя, князя из династии Пржемысловичей, правившего в 915–921 годах. От довоенных 630 тысяч человек к 1946 году в обескровленном Бреслау осталось всего-то чуть больше четверти. Численность населения Вроцлава превысила довоенную только к середине 1980-х и с тех пор, кстати, не увеличивается.
Новоселами Бреслау стали в значительной степени бывшие львовяне, которые перевезли на подаренную им победой над Гитлером родину даже собственные памятники. Львовский монумент драматургу Александру Фредро установлен вместо конного прусского короля, во Вроцлаве обосновались важные для польского патриотического сознания, а прежде львовские музейные коллекции и библиотечные собрания. На центральной площади Рынек активно предлагает блюда традиционной польской кухни большой ресторан Karczma Lwowska. Местные историки пишут в своих книгах: Львов — это «…старинный польский город, входящий в состав Украины», вероятно, не очень думая о том, что в Германии сам Вроцлав легко могут по аналогии назвать «старинным немецким городом, входящим в состав Польши».
В Чехии столь сильного ресентимента в отношении Нижней Силезии не ощущается. Наверняка потому, что со времен чешской королевской власти над этой областью минуло почти 500 лет, да и Габсбурги потеряли Бреслау без малого три столетия назад. Может, есть и другая причина, выскажусь о ней с осторожностью: как мне кажется, не очень это по-чешски — плакать о былом, которое не вернешь. Чешское национальное сознание устроено по-другому, с различиями от русского, немецкого, того же польского; это небольшая нация, на протяжении многих веков вынужденно заботившаяся прежде всего (а иногда и только) о самосохранении, не об экспансии. А в здании «Под золотым солнцем», где в свое время австрийские и прусские генералы и министры вели переговоры о передаче Силезии от одного монархического дома другому, теперь расположен посвященный польской историко-культурной идентичности музей «Пан Тадеуш». Главный экспонат экспозиции — рукопись знаменитой эпической поэмы Адама Мицкевича, вывезенной после Второй мировой войны в новую Польшу из потерянного Польшей старого Львова.
Об этих непростых вопросах я размышлял, гуляя по набережным Одры, пока на речном Песчаном острове не натолкнулся на памятник силезскому священнику Болеславу Коминеку. В 1965 году, в преддверии праздника тысячелетия крещения польских земель, именно этот кардинал стал главным вдохновителем коллективного обращения польских ксендзов к немецким прелатам. «Письмо примирения», получившее всемирную огласку, призывало братьев во Христе позабыть о взаимных исторических обидах. «Мы прощаем и просим о прощении» — эта, главная фраза обращения выбита у подножия памятника кардиналу. Полвека назад его призыв без всякого восторга восприняли и в социалистической Польше, и в обеих частях разделенной Германии, хотя постепенно соседние страны формально нормализовывали отношения. Но я-то думаю, что даже сейчас в пусть с таким трудом, но все же объединяющейся Европе идея милосердия все еще не победила: политики и священники, быть может, иногда готовы принести извинения от имени своего народа, да только новоприобретенное никто не отдает. И о потерянном никто забывать не склонен.
Туристическая мулька Вроцлава — во множестве расставленные по улицам и площадям забавные 40-сантиметровые бронзовые фигурки гномов. Это персонажи славянского фольклора — краснолюдки, народ карликов, защитников и ночных хозяев человеческих жилищ. В 1980-е годы во Вроцлаве действовала подпольная антикоммунистическая группа «Оранжевая альтернатива», члены которой использовали в своей иконографии сказочную символику гномов, так что общественный мотив потом весьма кстати вплелся в туристическую тему. Краснолюдки даром что малы, они делают все то же самое, что и другие, обычные городские жители: звонят по мобильным телефонам, снимают деньги в банкоматах, листают газеты, пьют пиво, отдыхают на карликовых лавочках и курят карликовые трубочки. Гномиков десятки, если не сотни, составлена специальная карта Вроцлава, по которой можно отследить всех до единого; я познакомился, конечно, не со всеми, но из тех, кого встретил, по-чешски никто не говорил.
Вроцлав — симпатичный, основательный, крепкой немецкой (ну хорошо, если политкорректнее, то центральноевропейской) постройки город — теперь самый что ни на есть польский, в облике его еще сохранились какие-то видимые преимущественно знатокам германские черты, а чешские приметы, если они и есть, совершенно точно покрыты плотной патиной времени. Разве что белый двухвостый лев по-прежнему красуется на городском гербе, да одна из центральных улиц названа именем богемского ученого, прославившего здешний университет. Физиолог и анатом Ян Эвангелиста Пуркине целую четверть века (1823–1849) преподавал в Бреслау и вел здесь научные изыскания — исследовал феномены головокружения и обморока, открыл потовые железы, изучил природу отпечатков пальцев, вдобавок стал идеологом первого в прусской Силезии литературно-славянского общества, продвигавшего в том числе польско-чешское сотрудничество в деле противостояния германизации. Имя Пуркине присвоено вузу в Усти-над-Лабем, а не вроцлавским университетам, тут предпочитают что-нибудь вроде «имени силезских Пястов», как вот местная медакадемия. Да что там, даже вроцлавская история ведется Польшей от даты основания при короле Болеславе Храбром здешнего католического епископства, в 2000 году как раз под этим предлогом пышно отметили тысячелетие.
Есть в Силезии и другая историческая топонимика, от которой нет-нет да и защемит слегка богемское сердце. Райцентр Клодзко (в чешской традиции Кладско, в немецкой Глац) авторы путеводителей называют маленькой Прагой за якобы очевидное сходство его архитектурного ансамбля с Мала-Страной. Это, доложу я вам, в высшей степени смелое сравнение. Однако в Клодзко, похоже, оно никого не смущает, больше того, о небольшом Готическом мосте через тихую Нысу-Клодзку сказано, что он такой же, как и Карлов в Праге, только будет постарше, поскольку построен в 1282 году! У миниатюрного клодзковского моста, сосчитано, три пролета, не 16, как у пражского, и украшают его не три десятка святых скульптур, а всего шесть. С другой стороны, как посмотреть: и шесть святых — это немало.
Набожность характерна для жителей Клодзко, и новые монументы они воздвигают не генералам и не президентам, а героям духа и веры. У стен доминиканского монастыря я заметил изваяние святого Франциска из Ассизи: праведный монах тихой проповедью укрощает свирепого волка, пользуясь своими знаниями языка зверей и птиц. В Клодзко провел детство и был здесь потом похоронен другой благочестивый человек: первый пражский архиепископ Арношт из Пардубиц (1297–1364), видный средневековый меценат и соратник Карла IV, он известен борьбой с испорченными нравами духовенства и за справедливость церковных судов. В местном кафедральном соборе я поклонился его надгробию: ясная мраморная скульптура коленопреклоненного священника, смиренно глядящего на алтарь, но на самом деле в небеса.
Земли бывшего графства Глац, имевшие для многих королей стратегическое значение, теперь с трех сторон вдаются в чешскую территорию. Даже здесь, в европейской глуши, не на шутку сшибались империи: над городом возвышается крепость, построенная в XVIII веке пруссаками против австрийцев, и построенная с той же тщательностью, с какой по южную сторону силезского фронтира, в Терезиенштадте и Йозефштадте, австрийцы возводили укрепления для обороны от пруссаков. Венчавшие Первую мировую войну переговоры о чехословацко-германском обмене «области Кладско» на город Хеб с окрестностями провалились, к разочарованию в Праге и, очевидно, к радости населения Глаца, тогда почти стопроцентно немецкого. Еще через три десятилетия Чехословакия вынуждена была отозвать претензии на эти земли в пользу ставшей братской Польши, так что граница и останется словно вырезанной маникюрными ножницами. В Клодзко теперь сплошь поляки: на 30 тысяч населения насчитали всего 25 немцев и 106 цыган.
