По всем этим причинам в начале августа они предпочли вернуться на Ближний Восток. И «Нормандия» обрела свою отличительную черту, сделавшую ее уникальным явлением в истории авиации: отныне ее летный состав был укомплектован представителями одного государства, а технический состав – представителями другого. Она стала единственным на фронтах Второй мировой войны франко-советским боевым подразделением.
25
Франко-русская дружба
Мы покидаем Хатёнки 18 августа. Наша задача – прикрытие с воздуха нового наступления, которое готовится в районе Ельни. Немцы 3 августа отступили из Орла. Они отступают по всей линии фронта, но не прекращают ожесточенных боев.
После долгого периода, проведенного в Хатёнках – мы пробыли там два с половиной месяца, – в ближайшие две недели нам предстоит часто менять пункты базирования: Городечня, Спас-Деменск, Мишково, Барсуки, Филатки, Слободка. Каждый такой перелет приближает нас к вражеским позициям, а также способствует укреплению дружеских отношений между французскими пилотами и советскими механиками.
Во время коротких передислокаций пилоты нередко везут механика с собой в узком отсеке между бронированной панелью за сиденьем и хвостовой частью Яка. Прекрасное доказательство взаимного доверия: ты знаешь, что с тобой в самолете, зажатый в тесном пространстве, ничего не видя вокруг, находится человек без парашюта, и его жизнь зависит от тебя.
А поскольку я всё делаю не так, как все, мне порой удается прихватить на борт и Зазуту – белую собачонку с коричневыми пятнами на брюхе. Я ее недавно подобрал, и она тотчас сделалась талисманом «Нормандии». Однажды в процессе одного из таких «пассажирских рейсов» я для развлечения сделал в воздухе пару зигзагов, а по приземлении увидел, что мой верный механик Александр Капралов выбирается из самолета с Зазутой на руках. Меня это удивило – обычно собака первой выскакивала наружу, чтобы надышаться свежим воздухом.
– Ее укачало, – пояснил Капралов.
И правда – едва он поставил Зазуту на землю, у нее разъехались лапы от слабости, и бедняжка грохнулась в обморок. У меня в самолете были шоколад и бисквиты, я привел питомицу в чувство и принялся откармливать ее вкусностями.
– Эй, лейтенант! Это же НЗ! – возмутился Капралов.
– Да наплевать, – отозвался я. – Если меня собьют, он мне уже не понадобится, пусть лучше собака съест. Хотя, надеюсь, все же не собьют…
С течением дней отношения между нами, пилотами и механиками, становились все доверительнее. В некоторых случаях завязывалась настоящая дружба – как между мной и Капраловым, Лефевром и Метеевым
[48], Риссо и Угроватовым, де Сеном и Белозубом. Эти советские ребята, большинство которых были нашими ровесниками, демонстрировали на фронте поразительную преданность своим летчикам.
Перед каждым боевым вылетом у нас проходит один и тот же ритуал. Механик, ответственный за самолет, поджидает пилота и докладывает ему: «Товарищ лейтенант, всё готово – мотор, радио, пушка. Всё хорошо!» Дальше следуют улыбка, рукопожатие, и ты поднимаешься в кокпит без опасений, с полной уверенностью в своем летательном аппарате.
Однажды вечером, вернувшись с задания, я бегу к шефу наших механиков, капитан-инженеру Сергею Агавеляну. Он невысокий брюнет, всегда подтянутый и безупречно одетый.
– У моего «яка», похоже, мотор барахлит. Я чувствовал вибрацию во время полета.
– Поглядим, что там у него внутри, месье лейтенант, – обещает Агавелян с извечной любезностью.
На следующее утро я прихожу на аэродром очень рано и вижу, что механики заканчивают монтаж двигателя. Они заменили его за ночь, пока я спал.
Своих летчиков механики боготворят, и вступятся за них перед кем угодно: это мой пилот, не смейте его трогать! Когда мы ночуем на аэродромах, расположенных совсем рядом с линией фронта, они порой охраняют наш сон с оружием в руках. Механики разделяют нашу радость после каждой воздушной победы – им в таких случаях полагается довольно существенная денежная премия. И не одного механика мы заставали в слезах, горевавшего в пустом капонире, когда его пилот не возвращался на базу.
Еще механики высоко оценили наше решение передавать собственные премии за сбитые вражеские самолеты советскому правительству на строительство новых летательных аппаратов. Моя личная позиция по этому вопросу проста: мне кажется полнейшим абсурдом брать деньги за убийство ближнего своего. Мы добровольцы, а не наемники.
Не менее теплые отношения связывают нас и с братьями по оружию из 18-го гвардейского авиаполка, а также с пилотами штурмовиков — штурмовых самолетов, которые мы прозвали «горбунами». Все эти летчики восхищаются нашей техникой пилотажа, хоть и считают ее несколько безрассудной. Мы вместе сражаемся, вместе едим, вместе устраиваем попойки. В общем, мы – банда приятелей, объединенная общей страстью к полетам и яростным стремлением очистить русское небо от нацистских самолетов.
Чтобы не впасть в уныние на бескрайних просторах этой огромной страны, куда не доходят весточки от наших близких, мы неосознанно возвели стену между собой и внешним миром. О прошлом говорим редко и об исходе войны предположений не строим, потому что слишком хорошо понимаем: наши шансы вернуться домой ничтожны. Мы – сплоченная компания друзей, и дружба лишь крепнет от того, что у нас общий быт, общие задания и общие заботы. Поскольку нет смысла выдумывать планы на будущее, наши разговоры вертятся в основном вокруг самолетов, моторов, столкновений с противником, прогнозов погоды и, по необходимости, вокруг вонючего супа.
Но даже если наша еда воняет, а в избе вместо раковины – один на всех солдатский котелок с водой, если наши тюфяки кишат клопами и вшами, а от родственников месяцами нет вестей, я ни секунды не жалею о том, что выбрал службу в «Нормандии». Комфортные условия британских авиабаз меня не прельщают. Душевная теплота советских людей, с которой они нас приняли и взяли под крыло, помогает забыть обо всех неудобствах, лишениях и одиночестве.
Мы поем и пляшем под звуки аккордеона с пехотинцами, сделавшими привал возле нашего аэродрома перед тем как отправиться на линию фронта. Мы можем обменяться лишь парой слов, но в эти слова вкладываем всю душу. Благодаря переводчикам узнаём от них о страшных сражениях под Сталинградом.
Даже «ночные ведьмы» не обходят нас своим вниманием. Однажды вечером, пролетая над аэродромом, они сбросили шерстяную куклу в цветах нашего флага, которую специально связали для французов из «Нормандии». Надо ли говорить, как мы были растроганы, увидев ее.
Вопреки устрашающему прозвищу, «ночные ведьмы» – очаровательные девушки из 588-го ночного легкобомбардировочного авиаполка, сформированного исключительно из пилотов женского пола. Когда наступает ночь, они отправляются бомбить вражеские позиции на борту своих У-2, самолетов той же модели, что у нашего пилота-связного Жана де Панжа. У-2 летят на предельно низкой высоте, чтобы остаться незамеченными для немецких ночных истребителей. Поблизости от цели девушки глушат моторы и переходят на планирующий полет. А когда немцы с ужасом слышат характерный свист, издаваемый скользящими в воздухе бипланами, уже слишком поздно – «ночные ведьмы» сбросили бомбы и снова завели двигатели, чтобы пуститься в обратный путь. Но и в рядах «ночных ведьм» потери очень велики. Бипланы из фанеры и полотна, медленные и уязвимые, становятся легкими мишенями для немецких зенитчиков, которые разносят их вдребезги, едва поймав в перекрестье лучей прожекторов.
