Так что теперь у нас есть самолеты, способные сражаться на равных с Me-109 и FW-190, у которых раньше было преимущество. На привычных для нас высотах ниже 4000 метров Як-3 их даже слегка превосходит. Когда командованию люфтваффе надоело наблюдать, как их истребители один за другим разбиваются из-за потери скорости при попытке догнать своих новых противников на глубоких виражах малого радиуса, оно распространило инструкцию, рекомендующую немецким пилотам избегать ближнего боя с Як-3 на высотах до 4000 метров.
День 23 августа подходил к концу так же спокойно, как и начинался. Я играл в покер с приятелями из «первой», когда сквозь широко открытое окно донесся шум – в машине радиосвязи заработал приемник. Мы решили пойти послушать, поскольку на днях стало известно, что войска союзников приближаются к Парижу и Сопротивление тоже что-то задумало.
Подобраться поближе к машине нам не удалось – там уже столпился народ, – но этого и не понадобилось, потому что громкоговоритель врубили на полную. Так мы узнали, что население Парижа восстало против немцев, а в город тем временем входит 2-я танковая дивизия генерала Леклерка.
Сумасшедшая радость вмиг охватывает всю авиабазу. Мы бросаемся обниматься, хохочем, орем от восторга, поздравляем друг друга. Советские механики пожимают нам руки, хлопают по плечам, шутливо сбивают пилотки – они счастливы не меньше, чем мы.
В радиотрансляции звучит перезвон колоколов нашей столицы. И пусть Париж еще не до конца очищен от немцев – наплевать, для нас важно сейчас только то, что начало положено. Здесь, в Алитусе, за 2000 километров оттуда, нам, два года не получавшим вестей от родных и близких, необходимо это событие, чтобы найти в себе силы сражаться дальше и довести дело до конца.
В неописуемом гуле толпы, перемешавшей французов и русских, уже не разобрать слов. Едва узнав о том, что происходит в Париже, наши товарищи из советских авиаподразделений, базирующихся в Алитусе, поспешили к нам с поздравлениями. Советскому старшему офицеру пришлось несколько минут добиваться тишины, чтобы сообщить о назначенном на 21.00 празднике («банкете»), который взялся для нас организовать генерал Захаров.
Вскоре прибывает и сам командир 303-й истребительной авиационной дивизии; его встречают овацией. Здоровенный генерал радуется как мальчишка, и на это так приятно смотреть! В великанские объятия по очереди заключены полковник Пуйад, майор Дельфино и все до единого французы, которых ему представили.
Но сюрпризы еще не кончились. Наобнимавшись со всеми, Захаров вдруг разворачивается к взлетно-посадочной полосе, где собрались механики, а потом зычным голосом орет:
– Давай!
И мы слышим самую невероятную, самую потрясающую «Марсельезу» в своей жизни. Наш государственный гимн, подхваченный несколькими сотнями голосов, начинается медленно и протяжно, как отдаленный рокот бури, и набирает силу в сгущающихся сумерках. В нем звучат интонации славянского хора, от которых у каждого из нас по телу проходит дрожь, а к последнему куплету на глаза наворачиваются слезы.
Наши аплодисменты и крики благодарности тонут в звуках фантастической канонады. В радиусе пятнадцати километров все зенитные батареи открыли огонь – это праздничный салют в нашу честь. В небе расцветает полная иллюминация. Мы тоже не отстаем – выхватываем пистолеты и палим в воздух; механики пускают вверх красные и зеленые сигнальные ракеты. Таких фейерверков мы не видели со времен наступления под Оршей.
– Только бы немцы не подумали, что это атака, и не закидали нас бомбами! – кричит мне Альбер, перекрывая грохот, когда мы направляемся в столовую, и сам хохочет.
Девушки из службы тылового обеспечения тоже постарались: белые скатерки на столах не видны под нагромождением блюд с икрой, блинами, копченым осетром и другой рыбой, мясом и дичью.
Начинаются тосты и продолжаются бесконечно, мы пьем водку сразу
[52], рюмка за рюмкой. Закуски еще не съедены, а все уже поют – французские песни, русские песни и снова «Марсельезу». Этим вечером она будет звучать еще не раз, и мы от нее не устанем.
Вино и крымское игристое, поданные в изобилии, добавляют веселья. На десерт, отставив бокалы, мы принимаемся стучать по столу с криками: «Качать генерала!»
Самые крепкие бойцы дружно, как один, вскакивают и бросаются к Захарову, подхватывают его на скрещенные руки – импозантный генерал подлетает к потолку под взрывы смеха и восторженные вопли. Затем настает черед Пуйада и Дельфино поиграть в акробатов. Но тут у бойцов задача попроще: оба наших командира весят не больше семидесяти килограммов – перышки по сравнению со стодвадцатикилограммовым Георгием Захаровым.
Через сорок восемь часов мы всё повторили по новой, получив на то генеральское одобрение – Захаров очень кстати явился лечить нас от похмелья. Так что 25 августа «Нормандия», ставшая «Нормандией – Неман», устроила для русских друзей ответный банкет в честь капитуляции Хольтица
[53].
В общем, освобождение Парижа было отпраздновано на славу.
31
Мы летим или мы не летим?
Мы возвращаемся! Полковник только что принес невероятное известие: ветераны «Нормандии» и те, кто участвует в боевых действиях с 1940 года, получили долгосрочную увольнительную во Францию. Вместе с Пуйадом нас таких набирается человек пятнадцать, в том числе мои друзья Жозеф Риссо, Марсель Альбер, Жан де Панж, Михаил Шик и Георгий Лебединский, наш тубиб.
Мне даже не верится. Я так давно жду этого момента… После безбрежной радости, охватившей нас, когда мы узнали, что Париж освобожден, нахлынула ностальгия, и она лишь усиливалась от того, что дни начали с каждой неделей становиться короче, а потом ударили первые холода. Перспектива пережить третью нескончаемую русскую зиму меня совсем не радует.
Кроме того, уже начало октября, а масштабное наступление на немцев все откладывается. Мы перебазировались на аэродром в Антоново, в тридцати километрах от Восточной Пруссии, но в воздух поднимаемся только для straffing, а это имеет мало общего с нашим ремеслом летчиков-истребителей. И ничего увлекательного в этом нет.
Отъезд назначен на 12-е число. Русские пришлют за нами «Дакоту», на которой мы перелетим в Москву. Под слегка завистливыми взглядами товарищей мы уже пакуем багаж. Берем только гражданскую одежду, зимнее обмундирование раздаем тем, кто остается. Даже великодушно избавляемся от сигарет, мыла и одеколона. В Париже мы найдем все необходимое.
Альбер сочинил песенку, и мы распеваем ее дуэтом:
Если нос не дорос —
На базе сидите,
Открыток почтовых ждите.
Исчезли последние сомнения – мы и правда возвращаемся домой. Я одновременно грущу и радуюсь, потому что осознаю: мне придется покинуть «Нормандию», ставшую за два года моей единственной семьей. И при этом война не закончилась, немцы по-прежнему несут угрозу в небе и на земле, а до Балтийского моря еще предстоит долгий путь.
