Через восемь часов полета в ужасающих условиях «Дакота» села в Ростове-на-Дону. Мы провели здесь два дня в выстуженном насквозь здании, где во время боев повыбивало все стекла. Поразительная была перемена по сравнению с московской роскошью. Дальше мы полетели в Махачкалу, на побережье Каспийского моря, заночевали в городе, а на рассвете следующего дня взяли курс на Иран.
В Иране целую неделю пришлось ждать самолета в Египет. По счастью, вынужденную задержку скрасили званые обеды, которые устраивали для нас иранские власти и друзья из французского сообщества. А Бэбэ, покровительница «Нормандии», пригласила всех летчиков в свое шикарное поместье, где мы уже не раз чудесно проводили время осенью 1942-го. На протяжении двух лет на фронте нам приходили посылки от Бэбэ – сигареты, шоколад, алкоголь всех сортов, – и о ее щедрости мы не забыли.
В Каире всем на радость светило солнышко, а нам с де Панжем уже неплохо был знаком этот город, наделенный особым очарованием. В карманах накопилось жалованье за несколько месяцев, мы спешили его потратить и ни в чем себе не отказывали. В итоге все накупили столько вещей, что до Алжира пришлось добираться на поезде, а не на самолете. В начале января 1945-го мы поднялись на борт «Индийского царевича» в Порт-Саиде. Плавание прошло замечательно, с заходом на Мальту. Еще несколько дней ожидания в Алжире – и мы вылетаем на «Дакоте» в Марсель. Над Средиземным морем я думаю о том, что не был во Франции уже целых пять лет. В июне 1940-го я покинул Сен-Жан-де-Люз и на корабле пересек Ла-Манш, теперь меня несет на родину самолет.
Мы все приникли к иллюминаторам – каждый хочет первым увидеть берег.
– Вот он! – кричит кто-то. – Вон там! Черточка на горизонте!..
Черточка растет, в легкой дымке проступают холмы. Мы пролетаем над Эг-Мортом и вскоре приземляемся в Марселе. Даже не верится… Прохожие в городе смотрят на нас как на инопланетян – мол, из какой галактики явились эти вояки в кавалерийских штанах и в сапогах из прошлого века? Нас тоже разбирает любопытство: мы успели забыть, как выглядит французская толпа, и с удивлением слушаем обрывки разговоров. Хочется бросится к первому встречному, завязать беседу, но мы не знаем, что сказать.
Другая «Дакота» 22 января несет нас в Париж. До чего же крохотной кажется Франция после необъятной России! Два часа полета – и мы уже над Луарой. Над той самой Луарой, которая проплывала подо мной, когда я учился пилотировать в кружке «Народной авиации» и в летной школе в Анже. Странным образом те времена кажутся одновременно далекими и совсем близкими.
Вскоре «Дакота» разворачивается над Версалем и начинает снижаться, чтобы зайти на посадку в Виллакубле.
– Я каждый день приходил сюда смотреть, как взлетают и садятся самолеты, когда был мальчишкой, – взволнованно говорит де Панж.
Здесь тоже лежит снег, совсем как в России. Если б мы знали, непременно прихватили бы с собой сапоги из собачьих шкур… Два часа томления в аэропорте – и за нами приезжает машина. Начинается последний этап путешествия.
И вот наконец-то Париж! Все вертятся на сиденьях, вытягивая шею, чтобы ничего не упустить. Но нас ждет разочарование: за окнами машины совсем не то, что мы хотели увидеть. Немецких солдат больше нет, и это здорово, но улицы выглядят уныло, марсельское веселье куда-то исчезло. Очень мало машин, зато много велосипедов; люди крутят педали, опустив голову и от холода спрятав нос в толстый шарф. По тротуарам вяло плетутся прохожие в изношенной одежде. Ни намека на победную эйфорию, которая должна была бушевать здесь в конце августа. Оккупантов изгнали, но продуктовые карточки остались, а зима делает жизнь, и без того полную лишений, еще невыносимее.
Нас привозят к министерству авиации на бульваре Виктора, и после официального приема в присутствии Шарля Тийона отпуск вступает в силу. Я обустраиваюсь на бульваре Мальзерб, в квартире одной из моих тетушек.
Очень скоро эти апартаменты превращаются в нашу общую берлогу. Как-то незаметно день за днем здесь воссоздается атмосфера залихватского братства, царившая в избах на советском фронте. Погостив у матери и у сестры, возвращается Альбер; к нам присоединяются Риссо, Александр Лоран и другие. Снова звучат фирменные шуточки «Нормандии», мы с наслаждением предаемся любимому занятию – игре в покер, не прекращавшейся со времен авиабазы в Иванове. Лоран, не обращая ни малейшего внимания на парижанок, наперебой строящих нам глазки, говорит только о Рите – о девушке, которую он встретил в Туле и на которой поклялся жениться, когда вернется в СССР.
Ибо вопреки почестям, сыплющимся на нас со всех сторон, приемам, торжественным церемониям и интервью, мы чувствуем себя чужими в этой послевоенной Франции, где процветают черный рынок, скорбь, злоба, зависть и политическое соперничество. Сами того не желая, мы сделались дикарями, привыкли за два года жить сплоченной бандой, по иным законам и кодексам, чуждым стране, где потеряны привычные ориентиры.
Одно событие усилило это чувство инакости и укрепило объединившую нас дружбу. Полковник Пуйад 3 февраля 1945 года попал в дорожную аварию. Он спешил в театр на Елисейских Полях, где должен был принять участие в большой пресс-конференции на тему «Нормандии – Неман», и машина генерального штаба врезалась на полной скорости в военный грузовик, едва отъехав от министерства авиации. Пепито отвезли в Валь-де-Грас в тяжелом состоянии: семь ребер сломаны со стороны позвоночника, одно из них пробило легкое, второе – почку.
Он провалялся в госпитале два месяца, проклиная чертов грузовик, который навредил ему больше, чем все люфтваффе вместе взятые. Мы с Альбером и Риссо каждый день его навещали, таскали в палату апельсины, купленные на черном рынке, газеты и журналы, проводили с ним по несколько часов, стараясь развлечь и приободрить. Время бежало незаметно. За окном ледяной ветер закручивал в спирали снежные хлопья, и порой казалось, что мы снова в России.
Пепито нам как старший брат, а может, даже как отец. Благодаря ему «Нормандия» уцелела и после гибели Тюлана стала тем, чем стала. Однажды, сидя у него в палате, я опрокинул графин с водой на кровать, когда хотел поправить одеяло. И полковник, знавший о моей врожденной неуклюжести, вместо того чтобы возмутиться, рассмеялся и напомнил о том случае, когда я повалил рождественскую елку в посольстве Франции в Москве.
В один прекрасный день Пепито, уже шедший на поправку, сообщил нам новость, только что полученную от офицеров из генерального штаба.
– Помните, я говорил вам о планах Сталина насчет воздушной дивизии? – спросил он. – О тех самых, которыми он поделился на ужине с де Голлем…
Мы втроем дружно кивнули.
– Так вот, она будет сформирована. И по договоренности с советской стороной командование поручается мне. Дивизия «Франция» с местом базирования в Туле будет состоять из двух истребительных авиаполков – «Нормандии» и еще одного, который только предстоит создать. А также туда войдет бомбардировочный полк.
Больше Пуйад ничего не успел сказать, потому что мы его перебили:
– Мы с вами, полковник! В апреле там будет отличная погода – снег растает, грязь высохнет!
