На сиденье передо мной кто-то чихнул.
Я вздрогнула от неожиданности, широко раскрыла глаза, и письмо Стивена упало мне на колени. Все резко повернули головы в сторону худенькой рыжеволосой женщины, которая чихнула еще раз. Мои губы приоткрылись, чтобы произнести запрещенное слово – gesundheit
[1], – но я промолчала.
– У моей жены аллергия! – поспешил объяснить спутник женщины, мужчина с вьющимися светлыми волосами, напоминающими картофельное пюре. Он придвинулся к жене и поправил ей маску. – Это не грипп. Не смотрите на нее так.
Однако люди продолжали настороженно смотреть на женщину.
В этот момент поезд тронулся, всех потревожив. Его пронзительный свист рассеялся в октябрьской дымке. Я спрятала письмо Стивена в сумку и уставилась на проплывающие мимо кирпичные здания, а между ними – красные и янтарно-желтые пятна деревьев, напоминающие о том, по чему я больше всего буду скучать, покинув Портленд. Осень с ее ароматами горящих листьев, специй для глинтвейна и ярко-оранжевыми тыквами в магазинчике моего отца всегда была моим любимым временем года.
Вскоре в окна забарабанил дождь.
Мир снаружи стал серым.
Сидящая рядом со мной миссис Питерс, сдвинув брови, сверлила взглядом чихнувшую даму.
– Из-за этой женщины к тому времени, как выйдем из поезда, мы все будем мертвы.
Я чуть не сказала, что если мы будем мертвы, то из поезда точно не выйдем. Но снова стиснула зубы и промолчала, что всегда давалось мне с большим трудом.
Все вокруг сидели неподвижно, источая запахи лечебных народных средств. Вонь от медицинского мешочка моей соседки и чьей-то жвачки с ароматом чеснока пробивалась даже через четырехслойный барьер моей маски. Стук колес поезда заменял дорожные разговоры.
Мне казалось, что я сплю. Что стоит мне открыть глаза, и этот жуткий-жуткий кошмар окончится. Я впилась ногтями в ладони в надежде проснуться, но ощутила боль, а на ладонях остались полукруглые вмятины. Я не спала.
В таком случае я, должно быть, перенеслась в будущее и очутилась в мире, подобном описываемому Гербертом Уэллсом, – в этом ужасающем фантастическом мире лица людей наполовину были скрыты масками, виднелись только глаза, миллионы здоровых молодых людей и детей умирали от гриппа, юношей увозили из страны на верную смерть, а власти арестовывали граждан за неправильные слова. Такое место не могло существовать в реальности. И это не могли быть Соединенные Штаты Америки – «земля свободных и дом смелых людей».
Однако это было именно так.
Я ехала в поезде по родной стране, и это происходило в год, сотворенный дьяволом.
1918-й.
Глава 2. Тетя Эва и ду́хи
Сан-Диего, Калифорния. 18 октября 1918 года
Тетя Эва не встретила меня на железнодорожной платформе, когда я приехала, что могло означать одно из трех: она опаздывала, она не получила моей телеграммы или заболела гриппом. Третий вариант приводил меня в тоску и ужас, поэтому я постаралась выбросить его из головы.
Я ссутулилась на жесткой неудобной скамье вокзала Санта-Фе, разглядывая белые гипсовые арки под потолком, подобные лишенным цвета радугам. Надо мной свисали гигантские электрические колеса-лампы. Они были такими тяжелыми, что крепились к аркам огромным количеством железных цепей. Морской бриз наполнял вокзал ароматами соли и рыбы, от которых мой пустой живот начал урчать. После путешествия в более чем тысячу миль у меня болела спина, а мозг отчаянно нуждался во сне. Но мне оставалось только сидеть и ждать.
Плакаты, которыми были увешаны сине-золотые мозаичные стены, сменились со времени моего последнего приезда сюда шесть месяцев назад. Тогда, в апреле, надписи яркого красного, белого и синего цвета провозглашали устрашающие лозунги, призванные сплотить нас в борьбе с немцами:
БЕЙ ГАНСОВ ОБЛИГАЦИЯМИ СВОБОДЫ!
[2]
ДАЙТЕ ЖАРУ! НЕ ЖАЛЕЙТЕ СИЛ!
ТЫ 100 % АМЕРИКАНЕЦ? ДОКАЖИ ЭТО!
НЕ ЧИТАЙ ИСТОРИЮ АМЕРИКИ – ТВОРИ ЕЕ!
Я помню, как тетя Эва ворчала что-то о «сомнительном вкусе», ведя меня мимо плаката с изображением символизирующей Германию гориллы с разинутой пастью, которая сжимала в лапах златовласую полуобнаженную деву. «УНИЧТОЖЬ ЭТОГО БЕЗУМНОГО ЗВЕРЯ! ВСТУПИ В АРМИЮ США!» – было написано на нем.
Не считая одного плаката, призывающего идти во флот, все агитационные лозунги теперь исчезли, сменившись белоснежными листовками, предостерегающими не кашлять, не чихать и не плевать в общественных местах. Со всех сторон меня окружали слова ГРИПП и ЭПИДЕМИЯ, написанные жирными черными буквами, как будто мы могли забыть о том, что живем во время чумы.
Я ждала тетю Эву уже полчаса. Прибыл еще один поезд, полный новобранцев в армию США, которые направлялись на военную базу Кэмп-Кирни на севере Сан-Диего. Офицеры в оливкового цвета кителях и штанах галифе забегали, выкрикивая приказы, и спустя некоторое время промаршировали по вокзалу в сопровождении колонны молчаливых молодых людей, облаченных в лучшие воскресные костюмы и противогриппозные маски. Парни были совсем юными – большинству, наверное, не исполнилось и девятнадцати, поскольку призывной возраст, который раньше составлял двадцать один год, недавно снизили. Некоторые из них заметили меня, и их глаза вспыхнули, несмотря на то что я, обмякнув на скамье в своей уродливой маске, больше всего напоминала мешок картошки.
– Привет, куколка! – окликнул меня коренастый светловолосый юноша.
– Эй, красотка! – проворковал тощий юнец в черных, слишком длинных для его ног штанах. – Как насчет поцелуя для солдата?
Некоторые молодые люди засвистели, и офицерам пришлось окрикнуть их, напомнив, что они уважаемые солдаты армии США.
Внимание мальчишек мне ничуть не польстило. В равной степени я не почувствовала себя задетой. Скорее они напомнили мне, как выглядел Стивен в последний раз, когда я его видела, – в его карих глазах странным образом светились одновременно отвага и страх.
Глядя в окно, я смотрела, как парней ведут к веренице зеленых военных грузовиков, с включенными двигателями ожидавших на дороге. Призывники взбирались под плотный брезент с точностью пуль, заряжаемых в магазин пистолета. Грузовикам предстояло доставить их в тренировочный лагерь, вне всякого сомнения переполненный лихорадящими жертвами гриппа. Парнишки, которые не заболеют, научатся убивать других молодых парней, которые, вероятно, в этот самый момент прибывали на немецкий вокзал в своей лучшей воскресной одежде.
«Перестань так думать, – одернула я себя. – За это они забрали папу. Ты не можешь позволить себе думать, как он».
Я поджала ноги и прислонилась головой к черному маминому саквояжу. Вокзал вокруг меня опустел и погрузился в тишину, прерываемую только воем сирен карет скорой помощи, проезжающих по городским улицам.
